Люди без имени - Леонид Золотарев

— Осужденные финны, — догадываются многие, и ропот недовольства гудит среди русских.

Вскоре военнопленные перемешались с осужденными и завязалась беседа. Их угощают табаком, сигаретами, началась дележка хлеба, принесли каши. Охрана перед многочисленной толпой пасует.

Леонид, как другие, не мог спрыгивать на ходу, рана давала себя знать, и большее время он просиживал у окна. При виде братания военнопленных с финнами он не выдержал и в первый раз решился выйти из вагона. Финн, стоявший на площадке, спрыгнул и побежал к нему с возгласами: — Матрос!

В оборванном, заросшем колючей бородой, худом, как скелет человека, Леонид с трудом узнал красивого Арву. Они обнялись. Их окружила многочисленная толпа любопытных. Многие петсамовцы узнали Арву и рассказали историю его жизни другим. Остальные заключенные с вниманием смотрят на окружающую их собрата толпу. Кто-то предложил взять его в Советский Союз. Возможно, другие заключенные, на которых меньше обращали внимания, осуждены за аналогичный с Арвой проступок, но их не знают.

Леонид перевел ему предложение русских — ехать с ними.

— За предложение спасибо! Но я тоже люблю свою родину, как и вы, и останусь здесь, чтобы бороться с несправедливостью и злом, — ответил Арва.

— Правильно, Арва! — воскликнул Леонид и дружески пожал ему руку.

Когда расставались, заключенным отдали все продукты, имеющиеся в эшелоне.

Поезд набирает скорость. Военнопленные выглядывают из вагонов, заключенные машут фуражками. Арва стоит на площадке. Из глаз его от радости катятся слезы.

35. На родине.

Напрасно военнопленные ожидали скорого возвращения на родину. Финны постеснялись отправить военнопленных в таком виде, какой они имели в момент окончания войны.

На станции «Север» военнопленных высадили на поправку. Увеличили питание; многие ходили работать к крестьянам, набирались сил. Рядом с лагерем расположено имение барона, который нуждался в рабочей силе. Часть военнопленных занарядили к нему. Их встретил невысоко роста господин в цилиндре и низко раскланиваясь, пригласил к столу. Русские узнали бывшего начальника лагеря военнопленных в Петсамо-Никеле, барона-лейтенанта Пуронена, сменившего военную форму на цилиндр.

— «Ты хоть и в новой коже, да сердце у тебя тоже!» — сказал ему Васькин в глаза.

— «На баронов и князей мы отработали! Пошли отсюда подальше!» — заявили все и ушли от барона.

Больше никто к нему на работу не ходил.

Прошло то время, когда барон распоряжался военнопленными. Положение изменилось. Наступили дни, когда он по несколько часов простаивал у ворот и просил начальника лагеря послать ему на работу русских: с уборкой картофеля медлить было нельзя. Лейтенант разводил руками и отвечал: Военнопленные не идут к вам работать — силой не заставишь! Попросите сами русских!

Лейтенант знал недружелюбное отношение пленных к бывшему начальнику лагеря и явно издевался над ним, предлагая просить помощь у русских, зная, что никто из военнопленных с бароном разговаривать не будет. Воспользовавшись моментом, он тоже мстил барону за то пренебрежительное отношение, которое питал Пуронен к офицеру из бедной семьи.

В бараке установили радио. Военнопленные впервые услышали голос родины: «- Столица нашей родины — Москва, салютует доблестным героям, занявшим и освободившим исконно русскую землю — Петсамо-Печенга».

На следующий день военнопленный Максимов бесследно исчез из лагеря. Предатель забыл родину. Обсуждение поступка беглеца, воспоминание о пережитых кошмарных днях, и то, что среди военнопленных находились люди, которые способствовали врагам, толкнуло сержанта Васькина на месть. Злоба, накипевшая за длительное время вылилась наружу и остановить ее было нельзя, поэтому оказались напрасными усилия Маевского приостановить самосуд. Зато он принял все меры к тому, чтобы не сводились личные счеты. Могло случиться так, что некоторые начнут сводить личные счеты, другие не поймут и человек окажется напрасной жертвой, так как виновников били безжалостно и без малейшего сострадания! К жертве он подходил серьезно и осторожно, взвешивая все факты, побудившие человека к совершению преступления. Били тех, у кого совесть была замарана: переводчика Павлова (не тронули Панова и Пекку), старшину лагеря, Пономаренко и других.

Тот, кто не принимал участия, не вмешивался и не препятствовал другим: это было справедливое возмездие за прошлое — забывать родину нельзя, где бы ты не находился и у каком бы положении ни оказался.

Илья-рябой, стоя на коленях просил:

— Пощадите меня, несчастного! Я нигде не мог найти себе счастья!

Усмехнувшись, Леонид сказал: — Счастье нигде не потеряно, и найти его нельзя! Счастье — это иметь родину, любить ее, жить вместе с нею, бороться за нее!

Вечером Поляков вылез за зону и, поднявшись на костылях, злобно прокричал: — Паразиты! Мало я вас отправил на тот свет.

Его поймали и притащили в барак. Он не просил прощения, лишь злобно ругался: — Я ненавижу всех вас! Вы оставили меня без ног! Пока я жив, я буду мстить вам, вредить, ненавидеть.

Андрей Рогов подполз к нему (он в плену потерял ноги) и замахнулся на Полякова палкой.

— Ты будешь отвечать перед советским народом, иуда! — злобно произнес Рогов и попросил поднять его к радиоприемнику, откуда слышались жизнерадостные слова.

У тех, против кого было много неопровержимых улик, конец был печален. Военнопленные приняли все меры, чтобы ни один предатель не убежал из лагеря.

Пришли с повинной финны. Рыжий стал на колени, но его выгнали из барака. Мецале и тем солдатам, кто относился по-человечески к военнопленным, по их просьбе, дали справки, подписавшись под ними.

Вскоре из Союзно-контрольной комиссии приехали советские офицеры. Их в новой форме видели первый раз, но не она интересовала военнопленных, а люди, советские люди, которые рассказывали о работе и жизни родины. Они отвечали на все интересующие вопросы, которых было очень много, всем хотелось узнать все сразу. После беседы, начинают заменять обмундирование. Подходят машины, и военнопленных везут к железнодорожной станции.

Утром 26 октября 1944 года военнопленные из Петсамо-Никелевого рудника вступили на родную землю. Приняли их пограничники. Военнопленные это предвидели раньше, иначе нельзя поступить. Кто знает, нет ли среди них человека, завербованного контрразведкой финнов или другими государством?

Когда выкрикнули фамилию Леонида он произнес:

— За три года слышу первый раз! Свои люди вернули мне снова потерянную фамилию. Нет больше человека с номером 2326!