За кулисами. Москва театральная - Марина Райкина

Беринбаум обошел Утесова кругом:

– Кто это вам шил?

– Это мне шил в Москве знаменитый Затирка.

– Я не спрашиваю, как его фамилия. Я спрашиваю, кем он работает.

После этого Утесов кинулся обнимать портного.

Но история театра знает, как забавный случай может обернуться смертельной опасностью. Во время войны в эвакуации в Томске актрису МХАТа Преснякову пристроили в цирк, чтобы она с голоду не померла. Она заканчивала представление стихами. На последних словах: «…И кто всем нам прокладывает путь!» – все циркачи на манеже поворачивались в сторону ложи, где сидело областное начальство. Плюс открывался огромный портрет Сталина. И вот однажды актриса почему-то оговорилась и звонким голосом на весь цирк грянула: «И кто врагам прокладывает путь!» И все показали туда, в ложу.

А на дворе был 42-й год. Конечно же, вечером за ней пришли, и спасло ее только то, что все артисты в один голос заявили: «Она говорила правильно, а вам послышалось».

Да, оговорки могли сослужить артистам убийственную службу. Однажды во время войны рано утром подняли диктора Владимира Герцога и повезли на радио. Был не его рабочий день, но Левитан заболел, и Герцогу пришлось зачитывать в прямом эфире речь Сталина. Диктор попросил минуту хотя бы посмотреть ее. Не дали. За спиной встали два человека из органов. Диктор собрался как мог (накануне с друзьями он крепко выпил) и прочитал. Но в конце была фраза: «Это получается ни богу свечка, ни черту кочерга». Текст был плохо пропечатан, и Герцог прочел: «Ни богу овечка, ни черту…» Дурацкая ошибка, но двое сказали: «Вы понимаете, что значит оговорка в речи товарища Сталина? Пойдемте с нами». Он еле отвертелся, после того как сто раз они просмотрели текст.

Интересно, какова доля вымысла во всех этих историях? Вот, например, когда Раневская упала на улице, она сказала: «Поднимите меня, народные артистки на дороге не валяются». Кто это слышал?

И вообще, валялась она или нет – теперь уже неизвестно. Очень может быть, что она придумала эту фразу, а потом присочинила к ней предлагаемые обстоятельства.

Уникальный баечный раздел – детский. Актерские дети – это целый мир. Однажды с сыном одного артиста вышла такая история. Школа. Второй звонок. Все дети пошли в класс, а он в обнимку с портфелем сидит на стульчике. Учительница спрашивает: «Славочка, а ты что, не слышал звонок? Почему не идешь?» Славочка на полном серьезе ей отвечает: «Вот третий дадут, я и пойду». Он привык, что в театре зал заполняется по третьему звонку.

Смешная детская история про Кобзона. В детском саду к 50-летию Победы воспитательница решила провести показательный урок мужества. Пришла комиссия из роно. Воспитательница спрашивает:

– Дети, какой у нас сегодня праздник?

– День Победы, – хором отвечают дети.

– А с кем воевали наши доблестные воины?

– С немцами.

– Правильно. А кто у немцев был самый главный начальник?

Тут детки замялись, но несколько голосов все же протянули:

– Гитлер.

– Правильно. А у нас кто был главный начальник?

И тут дети замолчали. Эту фамилию они на своем веку не слышали.

– Ну, я вам помогу, – сказала воспитательница, – его зовут Иосиф…

И все дети хором заорали:

– Кобзон!

Самое интересное, что старые театральные истории становятся почвой для анекдотов. Вот два из них. Первый – о вечном конфликте актера и режиссера.

В туалете у писсуара встретились два артиста. Один другому говорит: «Ну, этот новый главный режиссер, ну такое говно!.. Ну, такого говна я не видел». Другой: «Осторожно, он сзади». Первый: «Ну, я же в самом высоком смысле этого слова».

Второй анекдот повествует об актерской импровизации, которая оборачивается совершенно неожиданной стороной.

Прибегает артист на репетицию, а режиссер уже в зале. Артист своему приятелю шепчет: «Вова, возьми мой текст, подавай, я не выучил». Режиссер начинает репетицию. Из кулис голос Вовы: «Не буду с тобой жить, Маша». Артист импровизирует: «Все, Маш, не буду я больше с тобой жить. Кончается наша жизнь, Маш».

Голос: «Болею я».

Артист: «Болею я, Маша. Не нужен я тебе такой больной».

Голос: «Голова болит».

Актер: «Голова раскалывается круглые сутки».

Голос: «Ноги».

Актер: «Ноги мои не ходят».

Голос: «Руки».

Актер: «Руки мои, которыми я столько сделал, не работают».

Голос: «Медленно встает».

Актер удивлен: «Что?»

Голос: «Ну, встает медленно».

Актер: «И теперь, Маша, о главном».

Это и есть истинный театральный анекдот, многие из которых родились от баек.

Истории, которые собрал за много лет Борис Львович, – все из прошлого. А современные артисты, они что, не шутят?

– Может, и шутят. Но почему-то рассказывают об этом в нашем мире мало. Мне не приходит в голову ничего даже про Калягина, Янковского, Караченцова – личностей не меньших, чем их предшественники. Но, может, время должно пройти, чтобы новые байки зазвучали.

Судьба

Что знает человек о своем будущем? Он может только наивно заблуждаться относительно него. И когда стоит на сцене, грезя о всемирной славе, он не догадывается, что лучшей ролью в его жизни станет совсем другая, не та, что он нынче играет. И что будет он не великим артистом, а просто великим Папой. А его сценическая жизнь в чужих костюмах окажется как строка в знаменитой песне

Был только миг

1

– Холера! – произнес ломкий мальчишеский голос, когда я постучала в дверь. И эта грубая «холера» совсем не вязалась с историей этого дома и святостью его прежнего жильца. Именно здесь, в Кракове, за Вислой, на улице Тынецкая, 10, в двухэтажном доме из серого камня во время нацистской оккупации жил Кароль Войтыла, известный теперь всему миру как Иоанн Павел II. И с этим старым краковским домом связана недолгая, но очень яркая и опасная часть его биографии.

Краков – каменный и с кривыми улочками. Булыжные мостовые, островерхие крыши и башни, которые съедал осенний туман, упавший на город ближе к ночи. Он нагло отгрыз башню с часами Мариацкого костела и голову памятника Адаму Мицкевичу по самые плечи. Эта белесая туманная тотальность, спеленавшая город, придает миру зыбкость. А было прошлое или не было?

Ах, пани, панове!.. Было все – и отряды немецких солдат с автоматами, и облавы с воплями разбегающейся толпы, и арест профессоров Ягелонского университета. И разрушение памятника Мицкевичу – символа польского свободомыслия. Был и Кароль Войтыла, тогда еще не помышлявший о карьере священнослужителя, а читающий стихи великих польских романтиков в подпольном театре «Рапсодичный».