Гончаров - Владимир Мельник

Несмотря на мнение Кони и некоторых других, дирекция Российской публичной библиотеки решилась опубликовать драматическую по содержанию рукопись «Необыкновенной истории». Однако Кони не успокоился, и в 1923 году, когда рукопись уже была подготовлена к печати, предпринял очередную попытку сорвать опубликование гончаровской исповеди. Он снова обратился к Радлову с письмом, убеждая его не допускать публикации «Необыкновенной истории». Тем не менее в начале января 1924 года рукопись Гончарова вышла в свет, обнажив многие тайны личности его самого и окружающих его людей.

Даже после этого Кони как мог пытался своей публичной трактовкой повлиять на восприятие «Необыкновенной истории». Осенью 1924 года он прочёл в ленинградском Доме ученых лекцию о «Необыкновенной истории». Корреспондент «Красной газеты» дал краткий отчёт об этой лекции: «Лекция почетного академика А. Ф. Кони о Гончарове, прочитанная вчера в Доме ученых, неожиданно выросла в чрезвычайно интересные воспоминания о знаменитом писателе, расцвеченные целым рядом ярких деталей, выдержками из бесед, писем и т. п.

Анатолий Федорович всесторонне осветил историю необычайной вражды Гончарова к Тургеневу. Об этой вражде красноречиво говорит недавно опубликованная «Необыкновенная история». На протяжении 12 печатных листов этой книги больной Гончаров всячески поносит Тургенева, не останавливаясь перед такими эпитетами, как «бархатный плут», «сентиментальный шулер» и т. п. Тургеневу инкриминируется здесь присвоение литературных замыслов Гончарова, перлюстрация, подслушивание и даже производство тайных обысков у автора «Обломова». Гончаров утверждает так же, что его сюжетами, благодаря Тургеневу, воспользовались Флобер, Золя и Ауэрбах.

Анатолий Федорович убедительно доказал, что «Необыкновенная история» — плод тяжелого болезненного состояния Гончарова. Книга эта не может дать ничего ни исследователю, ни читателю. Она дает только обильный материал для психиатрического диагноза».[248] Хороша же была дружеская лекция о Гончарове!

«Необыкновенная история» раскрывает взаимоотношения двух совершенно различных по складу характера людей и писателей — Гончарова и Тургенева, чьи судьбы пересеклись на одной общей художественной задаче — создании послепушкинского психологического романа, продолжающего историю «лишнего человека» в новых условиях русской жизни. По сути, перед нами один из узловых моментов истории русской классической литературы, ибо роль романов Гончарова и Тургенева чрезвычайно велика: именно они дали тот классический эталон русского романа, ту классическую схему, от которой в дальнейшем отталкивались все романисты, начиная от Л. Толстого и других. Да и не только русские, но и другие европейские романисты.

Суть конфликта между Тургеневым и Гончаровым кратко, хотя и с долей субъективности резюмирована в дневнике A.B. Никитенко: «29 марта I860 года, вторник. Лет пять или шесть тому назад Гончаров прочитал Тургеневу план своего романа («Художник»).[249] Когда последний напечатал свое «Дворянское гнездо», то Гончаров заметил в некоторых местах сходство с тем, что было у него в программе его романа; в нем родилось подозрение, что Тургенев заимствовал у него эти места, о чем он и объявил автору «Дворянского гнезда». На это Тургенев отвечал ему письмом, что он, конечно, не думал заимствовать у него что-нибудь умышленно; но как некоторые подробности сделали на него глубокое впечатление, то немудрено, что они могли у него повториться бессознательно в его повести. Это добродушное признание сделалось поводом большой истории. В подозрительном, жестком, себялюбивом и вместе лукавом характере Гончарова закрепилась мысль, что Тургенев с намерением заимствовал у него чуть не все или по крайней мере главное, что он обокрал его.

Об этом он с горечью говорил некоторым литераторам, также мне. Я старался ему доказать, что если Тургенев и заимствовал у него что-нибудь, то его это не должно столько огорчать, — таланты их так различны, что никому в голову не придет называть одного из них подражателем другого, и когда роман Гончарова выйдет в свет, то, конечно, его не упрекнут в этом. В нынешнем году вышла повесть Тургенева «Накануне». Взглянув на нее предубежденными уже очами, Гончаров нашел и в ней сходство со своей программой и решительно взбесился. Он написал Тургеневу ироническое странное письмо, которое этот оставил без внимания.

Встретясь на днях с Дудышкиным и узнав от него, что он идет обедать к Тургеневу, он грубо и злобно сказал ему: «Скажите

Тургеневу, что он обеды задает на мои деньги» (Тургенев получил за свою повесть от «Русского вестника» 4000 руб.). Дудышкин, видя человека, решительно потерявшего голову, должен был бы поступить осторожнее; но он буквально передал слова Гончарова Тургеневу. Разумеется, это должно было в последнем переполнить меру терпения. Тургенев написал Гончарову весьма серьезное письмо, назвал его слова клеветой и требовал объяснения в присутствии избранных обоими доверенных лиц; в противном случае угрожал ему дуэлью. Впрочем, это не была какая-нибудь фатская угроза, а последнее слово умного, мягкого, но жестоко оскорбленного человека.

По соглашению обоюдному, избраны были посредниками и свидетелями при предстоящем объяснении: Анненков, Дружинин, Дудышкин и я. Сегодня в час пополудни и происходило это знаменитое объяснение. Тургенев был видимо взволнован, однако весьма ясно, просто и без малейших порывов гнева, хотя не без прискорбия, изложил весь ход дела, на что Гончаров отвечал как-то смутно и неудовлетворительно. Приводимые им места сходства в повести «Накануне» и в своей программе мало убеждали в его пользу, так что победа явно склонилась на сторону Тургенева, и оказалось, что Гончаров был увлечен, как он сам выразился, своим мнительным характером и преувеличил вещи. Затем Тургенев объявил, что всякие дружественные отношения между им и г. Гончаровым отныне прекращены, и удалился.

Самое важное, чего мы боялись, это были слова Гончарова, переданные Дудышкиным; но как Гончаров признал их сам за нелепые и сказанные без намерения и не в том смысле, какой можно в них видеть, ради одной шутки, впрочем, по его собственному признанию, неделикатной и грубой, а Дудышкин выразил, что он не был уполномочен сказавшим их передать Тургеневу, то мы торжественно провозгласили слова эти как бы не существовавшими, чем самый важный casus belli[повод к раздорам] был отстранен. Вообще надобно признаться, что мой друг Иван Александрович в этой истории играл роль не очень завидную; он показал себя каким-то раздражительным, крайне необстоятельным и грубым человеком, тогда как Тургенев вообще, особенно во время этого объяснения, без сомнения для него тягостного, вел себя с большим достоинством, тактом, изяществом и какой-то особенной грацией, свойственной людям порядочным высокообразованного общества».