Правила игры - Владимир Аренев

– Я так и знал.

Тэсса, стоявшая все это время в кабинете, наконец вышла. Собственно, она бы вышла и раньше, но заметила в коридоре одного человека, с которым ей не хотелось встречаться.

Мабор шагал к лазарету. В душе было пусто и пыльно, как в спешно покинутой комнате. Он знал, что еще пару деньков, и они останутся без Трепача. И хотя не так давно ему была противна компания своих собратьев по рудникам, теперь Бешеный не представлял, как же мир обойдется без этого самого Трепача. То есть представлял, конечно, – но знал, что в казармах все станет по-другому. Этот малый на самом деле запал в их души сильнее, чем можно было ожидать. Да и они все, в конце концов, запали друг другу в немытые, нечесаные души, в души с прорехами и рубцами – не выкарабкаться. Наверное, именно потому, что были так похожи между собой и слишком много пережили сообща.

Но скажи Мабору кто-нибудь об этом, тот не ответил бы ничем, кроме злобного смеха.

Трепач выглядел паршиво. Он побледнел, щеки глубоко запали, казалось, что, когда «счастливчик» разговаривает, рискует укусить самого себя. Руку отрезали, но что-то там у врачевателей не получилось: по телу начала расползаться какая-то зараза. Мабор понимал, что это происходит не столько из-за слабого здоровья Трепача, сколько из-за отвратительного питания. Пайки всем уменьшили, и поговаривали, что урежут еще.

– Явился, – пробормотал больной. Стоило ему заметить Бешеного, как он оживился, но оживление было временным; Мабор знал, что потом Трепачу станет еще хуже. – Ну что, как я выгляжу? Думал на танцульки сходить – лекари не отпускают. Говорят, однорукому неудобно обнимать баб.

– Н-да? – недоверчиво протянул Бешеный. – Значит, это заразительно.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился больной.

– Твое трепачество. – Мабор хмыкнул и оглядел помещение. Везде стояли койки с людьми. Кое-где, если позволяло место, койки сдвинули по две-три, и больных укладывали рядами, чтобы больше поместилось. И все равно многие лежали прямо на полу, на подстилках.

– Слушай, это что, все из Юго-Западной?

– Ага, – кивнул Трепач. – Оттуда. А еще больше, говорят, бродит по башне.

– Бродит… – проворчал Мабор. – К нам тоже нескольких подселили.

«Счастливчик» посмурнел:

– На мою полку?

– Ха! Кому она нужна, твоя полка?! Ждет-дожидается единственного, кто согласится на ней спать.

– А что ребята? – с плохо скрытой тоской спросил Трепач.

– Прости, ты не мог бы помочь? – вмешался в их разговор… э-э-э… ну да, Кэйос. Паренек, который находится под протекцией «самого Кэна».

– В чем дело? – недружелюбно проворчал Мабор.

– Там… нужно помочь перенести. – Пацан не отвел взгляда и держался молодцом. Хотя, по всем правилам, ему следовало бы стушеваться и свалить подальше. – Умер человек. Все остальные заняты, а я сам не смогу дотащить.

– Ладно, – согласился Бешеный. – Подожди тут, я сейчас вернусь, – бросил он Трепачу. И отправился вслед за пацаном.

Мертвяк лежал в компании нескольких живых людей, внешне ничем от них не отличаясь. Все были одинаково бледны; глаза трех – закрыты, один бредил. Он ухватил Мабора за руку и все шептал что-то сорванным от долгого крика голосом; что – не разобрать. Бешеный осторожно высвободился и взял мертвяка под мышки. Кэйос с противоположной стороны приподнял ноги, и они поволокли труп из лазарета в морг.

Морг располагался двумя этажами выше, в комнате, примыкающей ко внешней стене башни. Дважды в сутки тела предавались огню, чтобы исключить возможность распространения всякой заразы. Бешеный с пацаном уложили труп рядом с другими и отправились обратно в лазарет.

– Ты что же, – спросил «счастливчик», пока они спускались, – решил переучиться в лекаря? Пацан покачал головой:

– Не-а, просто здесь нужны были помощники. Я, конечно, понимаю, что намного почетнее воевать, но Кэн попросил. Да и пользы сейчас от меня здесь побольше. Все равно схваток пока не будет, а стреляю я плохо. Мало тренировался.

– Ага, а врачевать можно без тренировок – так, что ли

– Так я же не врачую, – возразил Кэйос. – Помогаю, чем могу. То да се принести, больного помыть, трупы вон… Только трупы в одиночку носить не получается – тяжело.

– Ясное дело! – хмыкнул Бешеный. – Ты, слышь, за Трепачом-то присматривай, лады? Наш человек. Паренек не понял:

– Кто такой Трепач?

– Пойдем, покажу.

Он подвел Кэйоса к койке «счастливчика»:

– Слышь, Трепач, я тут тебе вроде как персонального лекаря раздобыл. По знакомству… Эй, Трепач, ты что же, уснул, а?.. Трепач, хорош прикидываться! Тут человек тебя ждет, познакомиться…

Паренек проворно потянулся к шее больного, приложил пальцы; подождал.

– Все.

– Что значит все? – осторожно спросил Мабор, хотя уже понял, что произошло.

– Он умер, – объяснил Кэйос. – Помоги отнести, пожалуйста. А то мне одному…

– Знаю, – отмахнулся Бешеный. – Знаю…

Он присел на краешек койки и посмотрел на лицо Трепача-вытянувшееся, бледное. Прости, что без почета, старина. Передавай привет Ув-Дайгрэйсу, когда свидишься.

– Ну, понесли, что ли?

Мабор перехватил тело так, чтобы не задеть Трепачеву рану, словно боялся, что тем самым сделает «счастливчику» больно; Кэйос взялся за ноги – поволокли.

/смещение – солнечные круги расходятся от упавшего в центр камешка тьмы/

Было очень больно. Воняло овцами.

Он пошевелился, только сейчас догадавшись, что он – Обхад. Тысячник ашэдгунского войска.

Не выполнивший возложенной на него важнейшей миссии.

Сколько прошло времени? Час? Сутки? Неделя? Может быть, люди уже умирают, исключительно по его вине.

Во рту скопилась горечь. Обхад, морщась, сглотнул и попытался подняться.

Он лежал в шатре. В жаровне горел огонь, снаружи не доносилось ни звука. Тысячник сел, пошатываясь и глядя по сторонам. Некоторое время он искал глазами свою дорожную сумку: там инструкции, там коды. Потом понял, что знает это все наизусть, учил ведь от нечего делать.

Значит, о сумке можно не беспокоиться. Надо – в путь.

Обхад встал на ноги и замер, привыкая к позабытым ощущениям. Упал. Снова поднялся.

Когда рухнул во второй раз, решил, что на такую ерунду попросту нет времени. Пополз.

– Далеко собрался? – спросили сверху. – Ты что же, хочешь себя угробить, человек Пресветлого? Он отрицательно помотал головой:

– Надо. Как давно я здесь лежу?

– Три дня.

– Сколько?! – захлебнулся тысячник. – Три дня?!

– Три дня, – подтвердил ятру. – Так что не торопись к своим Богам.

Его перевернули и уложили обратно. Обхад ругался и делал попытки вырваться, но они выглядели смешно, как у трехмесячного младенца.

– Не торопись, – повторил горец, седой и высохший, словно мертвый скорпион. – Тебе необходим покой.

– Отдохну в краю Ув-Дайгрэйса, – отмахнулся тысячник. – Мне нужно на Коронованный. Я же объяснял. – Он в муке возвел глаза к небесам… к полотнищу шатра над головой.

Горец был непреклонен:

– Покой. Все твои вещи в целости и сохранности, кони – тоже. Так что не волнуйся. На-ка, выпей.

Ему влили в горло горячую жидкость. Обхад попытался сделать вид, что пьет, а на самом деле придержал варево, чтобы потом выплюнуть: скорее всего, давали снотворное. Но ятру оказался наблюдательным. Он заставил-таки тысячника проглотить все до капли и лишь потом ушел.

К удивлению Обхада, спать ему не хотелось. То есть… хотелось, но не сильно. Можно было терпеть. Главное – не лежать без движений.

Но и переть напролом не имело смысла. Тысячник выждал. Нужно было убедиться, что горец ушел.

Наконец Обхад уверился в этом и опять пополз к выходу. На сей раз ятру не являлся.

Оказавшись рядом с опущенным клапаном шатра, тысячник замер и, затаив дыхание, вслушался в окружающие звуки. Поселок накрыла тишина, неестественно мягкая и безжизненная. Казалось, кроме Обхада и лечившего его горца, никого больше нет. Вообще. Даже и горца нет – пропал.

Сонно фыркнул в ночи конь. Ну что же, именно это и требуется: скакун. Потому что на своих двоих (вернее, четырех) тысячник далеко не уползет.

Все остальное – почему в поселке тихо, почему так долго ему позволили пролежать без чувств, кто такой Джулах и куда он подевался вместе с Обделенным, – все это можно будет узнать после того, как долг окажется выполненным. А можно будет и не узнавать…

Обхад подполз к стреноженному животному, понимая, в каком опасном положении находится. В прямом смысле слова. Затоптать его сейчас, испугайся животное, будет проще простого. Тысячник вознес краткую молитву Ув-Дайгрэйсу, а также всем остальным Богам, которых помнил. Конь фыркнул. Обхад осторожно поднялся, напрягая непослушное тело, втянул себя на спину неоседланного животного и пустил того вперед.

Он же стреноженный!

Удар о землю, рядом с головой опускается копыто – еще бы чуть-чуть, и все. Дурак.

Сзади неслышно подошел горец. Отвел в сторонку коня, затем вернулся к тысячнику и поволок его обратно в шатер Где-то на полпути Обхад заснул.