Коридоры памяти - Владимир Алексеевич Кропотин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не надо к огню, увидят! — убрав его руку, переместившуюся на плечи, вдруг зашептала девушка и решительно повлекла его в сторону от людной аллеи сквера.
— Ну и что? — спросил он.
Они стали гулять где-то на границе между светом и тьмой. Девушка разрешала обнимать ее за плечи, но всякий раз, когда он уже нарочно подводил ее к освещенным местам, поспешно убирала его руку себе под локоть и решительно уводила его.
Он посмотрел на часы, подаренные ему летом родителями. До конца увольнения оставалось около часа. В таких случаях полагалось договариваться о встрече. Он не стал. И даже не спросил имени девушки.
— Мне пора, — сказал он. — До свидания.
Уже не касаясь друг друга, они шли к училищу, шли от фонаря к фонарю как по длинному коридору, когда он это сказал и оставил ее. Конечно, он мог бы на полчаса задержаться, но это уже требовало усилий. Никакой встречи состояться не могло. Что бы они стали делать? С какой стати ему избегать ребят, ходить по закоулкам и темным местам? И все же он мог поздравить себя. Знакомство оказалось не напрасным. Он убедился, что для знакомства с девушками не требовалось особой смелости. Пожалуй, и с другими девушками ему не стало бы лучше. И вообще сами по себе они были не нужны ему. Он знал теперь это твердо. Чувство вины перед оставленной девушкой ушло куда-то в глубину. Он как живых чувствовал в темноте деревья, ощущал их склоненные над головой ветки. После улицы, после глухой и темной территории училища казарма показалась ему необычно яркой. Многие ребята находились на месте. Остальные возвращались один за другим. Последний пришел Хватов. Оказалось, что он видел его девушку. Он сказал:
— Одеть бы ее, лучше всех стала бы.
Очень серьезно сказал и посмотрел не мимо, как обычно, а прямо в глаза.
Глава седьмая
Прибывших с поездом пассажиров никто, похоже, не встречал. Люди, проходившие мимо Димы, были одеты в какую-то позапрошлогоднюю одежду. Ни издалека всегда заметный отец, ни мама, которую он тоже, конечно, сразу бы узнал, не появлялись. Он не вдруг обратил внимание на остановившегося перед ним человека в потерявшем цвет пиджаке и брюках, в яловых сапогах. Высоко обнажив желтоватые зубы, человек, однако, улыбался ему по-отцовски нескладно, из-под кустистых бровей торчком глядели смущенные отцовские глаза. Наклонившись и поперек обняв Диму, отец уколол его небритыми щеками. За год отец как будто полинял и теперь ничем не отличался от людей на станции.
Окруженный низкими лесистыми горами город стоял на глине, и от этого представлялось, что земля здесь вышла на поверхность всей своей оранжево-бурой глубиной, ссохлась и покрылась пылью. По сторонам насыпных дорог выстроились длинные деревянные дома в один этаж и тянулись деревянные тротуары, у которых всегда где-нибудь оторвана доска и нельзя ступать на ее конец.
Мама встретила его оценивающим взглядом, подошла не сразу и, придерживая его за плечи, тронула щеку мягкими губами. Она тут же вернулась на кухню и заговорила оттуда:
— Ты хорошо доехал, Димочка? Ты не голоден? Может быть, ты хочешь отдохнуть?
В большой светлой комнате стало еще светлее, когда он увидел сестер. Как отец высоко обнажая зубы, вся восхищенно светилась долговязая Тоня. Худенькая, в легком голубеньком платье с короткими оборчатыми рукавчиками Оля тоже явно обрадовалась ему. Загоревший и крепкий, он, верно, показался ей лучше, чем она ожидала. Отец сел на стул у стола и, ловя взгляды сына-суворовца, улыбался ему. Ваня дожидался, когда старший брат обратит на него внимание, и, почувствовав это, Дима подошел к нему и протянул руку.
— Пойду скажу, что работать сегодня не буду, — сказал отец.
Он поднялся и вышел.
— Ты кажешься взрослым в форме, — сказала мама. — Ты стал совсем другим.
— Какой был, — не согласился он, — такой и остался.
— Нет, правда, Дима, — сказала Тоня. — Ты стал совсем взрослым. И симпатичным. Ты не смущайся.
— Я хочу пройти с тобой под ручку, — вдруг сказала Оля, обняла его за руку и неожиданно крепко прижала к себе. — Все девочки будут завидовать.
С большим носом, некрасивая, но уже оформившаяся Тоня держалась особенно уверенно. На год младше ее, с большими, как у стрекозы, глазами на маленьком красивом лице Оля, хотя все в ней только начиналось и подтягивалось, выглядела женственнее.
— А куда Ваня ушел? — спросил он.
— К ребятам побежал, — сказала мама. — Вы его совсем забыли. Он тут все ждал тебя.
— Пошел хвастаться, что ты приехал, — сказала Оля.
— А как он учится?
— Средненько. На троечки, — сказала мама. — Но лучше стал.
Дима представил себя на месте брата и пожалел его. Но помочь ему он не мог. Как ни доволен он был суворовской жизнью, ходить с братом и показывать себя перед мальчишками ему не хотелось. Он впервые чувствовал себя дома гостем. Мама, видел он, тоже не могла привыкнуть к нему, но каждым движением и взглядом была связана с сестрами и братом. Сразу приступили к приготовлению пельменей. Лепили все. Пельмени у Димы выходили круглыми и полновесными, как у мамы. Треугольными уродцами выглядели пельмени Тони, но они казались ей красивыми. Гордилась своими маленькими и тугими изделиями Оля. Ваня старался, но получалось что-то широкое и плоское, как у отца. Потом все сидели за праздничным столом в большой комнате.
— Кх-кх-кх!.. — поджав подбородок к груди и наливаясь кровью, засмеялся отец, когда Тоня, прикрыв опаленный рот ладошкой, стремглав бросилась на кухню к ведру выплюнуть начиненный перцем пельмень.
— Такой же противный остался, — сказала она Диме, вернувшись и все еще обмахивая выпрямленной ладошкой опаленный рот.
— Когда ты успел, никто не видел, — сказала мама.
Отец еще кхыкал, но, выпив очередную рюмку водки, сам закусил оказавшимся в пельмене углем.
Теперь смеялись все, кроме него.
После ужина играли в карты. Отец выигрывал и торжествовал.
Пришло время что-то делать. В конце концов, всем дома хватало своих забот. Оля отправилась к подруге. Тоня вдруг подняла на Диму глаза и улыбнулась какой-то своей тайне.
— Ко мне сейчас подружка придет, — сказала она и теперь уже больше ему, чем себе, снова улыбнулась. — Ты только не влюбись.
— Почему это я должен влюбиться? —
