Генерал-фельдмаршалы в истории России - Юрий Рубцов

Да иначе и быть не могло: «Под начальством Потемкина прошли лучшие годы его (Суворова. – Ю.Р. ) службы. По представлениям Потемкина он получил все высшие ордена России и другие награды. Никто не удостоился от Суворова такой оценки, как Потемкин: “Он честный человек, он добрый человек, он великий человек”. Да, Суворов был честолюбив и ревнив к успехам других. У него был вспыльчивый характер, критический склад ума и острый язык. В запальчивости он не щадил никого. Но лицемером он не был» [150] .

Правда, по мере пребывания Александра Васильевича в Петербурге противники Потемкина, стоявшие за наследником престола князь Н.В. Репнин, князь Н.И. Салтыков, граф И.П. Салтыков, смогли перевербовать его на свою сторону. Только тем, что Суворов редко бывал в столице, будучи полевым, а не придворным генералом, и плохо знал обстоятельства борьбы различных группировок, историк объясняет его временное «помрачение сознания» и нападки на Потемкина. Лишь после вскоре последовавшей неожиданной кончины Григория Александровича (5 октября 1791 г.) Александр Васильевич понял, что тайные и явные враги его старшего товарища и покровителя – это и его собственные недоброжелатели ( см. очерк о Н.И. Салтыкове ).

Не имея теперь возможности опереться на поддержку Потемкина, Суворов с большим трудом смог добиться направления в Польшу для борьбы с повстанческими войсками. В его конфиденциальной переписке то и дело встречаются имена тех, чьи козни не позволяли ему долгое время приступить к активной боевой деятельности. Имена все те же. В первую очередь, это – князь Репнин, давно интриговавший против своего бывшего сослуживца и еще в феврале 1791 г. отговоривший Потемкина от мысли передать Суворову командование армии на юге ( см. очерк о Н.В. Репнине ). Это – и оба Салтыковых.

Поддержку Александру Васильевичу смог оказать фельдмаршал П.А. Румянцев, который, несмотря на возраст, был поставлен во главе войск в южных губерниях. Нестор русской армии, как уважительно называл его Суворов, воспользовался разрешением продвинуть войска на польскую территорию и направил туда подчиненного во главе небольшого корпуса.

В 44 дня Суворову удалось справиться с восстанием. «С Польшей у нас войны нет, – заявлял Александр Васильевич, – я не министр, но военачальник: сокрушаю толпы мятежников». Пиком противоборства с конфедератами стал штурм предместья Варшавы – Праги 24 октября 1794 г. «Бить и гнать врага штыком, – требовал полководец, но, чуждый жестокости к поверженному врагу, добавлял: – Неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать».

На краткое донесение Екатерине: «Ура! Варшава наша!» он получил не уступающий в лаконичности и выразительности ответ: «Ура! Фельдмаршал Суворов!».

Своеобразно отметил полководец получение фельдмаршальского жезла, судя по тем любопытным подробностям, которые приводит историк Д.Н. Бантыш-Каменский. Как же органично сочетались в Суворове серьезность и ироничность! Одетый в повседневный камзол полководец велел в походной церкви расставить стулья по числу генерал-аншефов, которых опередил при производстве в новый чин, и начал прыгать через эти стулья, называя в каждом случае имена обойденных: Н.И. и И.П. Салтыковых, Н.В. Репнина, Ю.В. Долгорукого, И.К. Эльмта и других. Только после столь нелегкого занятия – стульев было девять, а Суворову шел шестьдесят четвертый год – он надел фельдмаршальский мундир, все свои ордена, принял поднесенный ему жезл и велел служить благодарственный молебен.

Что заставляло его, немолодого и много повидавшего человека, шутить и насмешничать часто несообразно возрасту и занимаемому положению? На это как-то ответил сам полководец: «Меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества». Такое поведение, действительно, позволяло Суворову во многом избегать дворцовых интриг и козней своих высокопоставленных недругов и завистников. А их было, как видим, изрядно.

Делом, не красившим великого воителя, советские ученые считали его участие в подавлении крестьянской войны под предводительством Е.И. Пугачева. Между тем сам Суворов рассматривал борьбу со «злодеем-самозванцем Емелькой» (собственное выражение будущего генералиссимуса) как свой гражданский долг. Охранять целостность и спокойствие Отечества – неважно, от внешних или от внутренних опасностей – он полагал первейшей обязанностью.

Вот строки из собственноручно написанной в 1786 г. Суворовым биографии: «Из Царицына взял я себе разного войска конвой на конях и обратился в обширность уральской степи за разбойником… Его уральцы, усмотря сближения наши, от страху его связали и бросились с ним… стремглав в Уральск, куда я в те же сутки прибыл… Немедленно принял я его в мои руки, пошел с ним через уральскую степь назад, при непрестанном во все то время беспокойствии от киргизцев, которые одного ближнего при мне убили и адъютанта ранили, и отдал его генералу графу Петру Ивановичу Панину в Симбирске».

Отличавшийся всегда исключительным милосердием к побежденному и уважением к достойному противнику, Александр Васильевич рядовых бунтовщиков жалел: «В следующее время моими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкирцев и иных без кровопролития сокращены, но паче императорским милосердием». А вот сочувствием к пойманному Пугачеву полководец вовсе не проникся и в награду за его поимку рассчитывал на высший российский орден – Св. Андрея Первозванного. И если тогда не получил его, то не из-за каких-то симпатий к главарю восставших и его делу, а по причине все тех же интриг.

Немало претерпел полководец и от Павла I. Историки располагают сведениями, что, видя критичность, с какой Суворов относился к личности и нововведениям императора, его пытались подтолкнуть к участию в государственном перевороте. «Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил», – заявил на это фельдмаршал.

Мнительный Павел отправил старого служаку в ссылку в фамильную деревню Кончанское. Тот отреагировал на опалу в свойственном ему ироническом духе, сказав, что «ежели на Руси фельдмаршалы и играют в бабки, то это потому, что у ней их избыток, чего ради они и должны же по деревням что-нибудь делать».

Разумеется, в кончанском захолустье 70-летний полководец не только пел в церкви на клиросе и играл в бабки с крестьянскими детишками, но и внимательно следил за ходом войны в Европе, где, по собственным словам Александра Васильевича о Наполеоне, «далеко шагал мальчик», и обдумывал, как его «унять». Не случайно, получив в феврале 1799 г. рескрипт Павла I о вызове к армии, заметил: «Да я же здесь служил за дьячка и пел басом, а теперь буду петь Марсом».