По ту сторону жизни, по ту сторону света - Виталий Иванович Храмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, теперь, в период массового изъятия денег из оборота служительниц и служителей этого культа крылатого подлеца с луком уместно ли называть их «продажными»? К ним же теперь по записи ходят «обналичивать» талоны на «любовь». И от выбора кандидата на спаривание отказались. Спаривание происходит конвейерным методом в порядке живой очереди – бери, кто попался по воле случая, и не возмущайся. А то отправят «в перманентный бан» лишения доступа к этому пошлому конвейеру.
Маразм! Полнейший! Само положение вещей со всей этой индустрией разврата мне выносит мозг, не считая такого незначительного аспекта, как полный отказ от сокрытия личности, которое у них практиковалось ранее!
Думаете, перестали ходить в это заведение, как на работу, добропорядочные мещане? Ага! Как же! Как ходили, так и ходят. Более того, бегут. Оказалось, народу полюбилась такая разновидность лотереи и игры случая. Оказывается, им волнителен сам факт предвкушения, что за билетик тебе выпадет – старая и сморщенная, как прошлогоднее яблоко, старуха? Либо красавица из высшего света, ставшая секс-рабыней после «раскулачивания» её мужа, отца, деда? Леди из «высшего света», о которой большая часть горожан ранее даже украдкой слюни боялась пускать по бороде. Кто-то бегал туда, надеясь волей случая получить подобную изюминку этого заведения, но нашлись и любители «дам старой школы, многолетней выдержки и опытности». А потом ходят анекдоты, как муж «обналичивает» талон на посещение сего заведения с собственной женой. Уже минус два талона.
И они борются за звание дома высокой культуры и быта? И эти люди нам запрещают публично ковырять пальцем в носу? Какая мораль? Какая нравственность? Какая, говоришь, ячейка общества?
Нет, я туда не хожу. Я вообще однолюб. И пусть я предан, попользован и выброшен, как использованный резиновый чулок, но всё одно же я люблю. Пусть и без малейшей надежды на взаимность. Хотя… А что изменилось? И раньше, во времена моей бытности немого полуживого и полуразумного урода, ещё более привлекательного, чем Двуликий Навозник, мучился я этими же страстями, теми же печалями и горестями. Так что всё путём! Там, где прямо не пролезем мы пройдём бочком!
Меж тем Чижик смутился, пожимает плечами:
– Но… рыть ямы!
– А какая разница? – столь же уныло интересуюсь я.
– Но как же ты говоришь?.. А-а! Нецелевое расходование ценного ресурса! – вскинул палец Чижик.
– Это ты, что ли, ценный ресурс? – ворчит из ямы один из бойцов со странным прозвищем – Гонимый.
– А нет? – приосанивается Чижик. – Мы – «Усмешка Смерти»! Не самые последние воины!
– Ты себе чужие заслуги не приписывай! – возражает другой. – Хватит языком чесать, иди, тут вот взрой киркой!
– Вот и я об этом! Мы, которые прошли Башню Скорби, теперь землю роем! – продолжает разоряться Чижик, тем не менее долбя киркой туда, куда указал ему напарник. – Разве к этому у нас способность? Мы же немного про другое! Мы мастера другого дела.
– Не каждое дело, в котором ты мастер, достойно не то что занятия им, а даже упоминания вслух, – говорю я. – Я убийца и душегуб, ты пустозвон, он, вон, вор. А Дудочник вообще лучший в Мире подхалим.
Дудочник, икнув, так и застыл на вдохе с выпученными глазами – настолько он не ожидал подобной своей характеристики.
– Но, никто же даже не догадывается об этом! – продолжаю я. – А меж тем, он лучший! Высший уровень, художник! Величайший мастер подлизывания задниц! Язык мягкий, длинный, шёлковый, как у котёнка малого. А как он им пользуется – у-у-у! С первого же прохода всё чисто, приглажено и пахнет чистотой и лаской. А с третьего прохода человека бьёт судорогами услады, да так, что камни-уловители взрываются.
Стоящие с раскрытыми ртами мужики тоже взорвались, но хохотом. Сам Дудочник не смеялся. Он рыдал на дне ямы, держась за живот, до этого скатившись туда в судороге истерического смеха.
Пусть посмеются, пусть отдохнут. Роем мы яму эту на крутом склоне холма посменно, по два десятка человек в наряде. Смена утренняя, вечерняя, ночная. Одна смена пропускает веселье. Десяток из них в максимально полной экипировке трётся около ослика палача, подпирая серо-чёрную братию, десяток распределён по ремесленным мастерским, подмастерьями, помогая мастерам в индивидуальной подгонке своего собственного оружия и брони под свои собственные физиологические особенности. В деле нашего экипирования мы подошли к той стадии, когда усреднённо-стандартного нам стало не хватать. Броня с чужого плеча, а тем более те запчасти, что имеются у нас, и экипировка, сработанная индивидуально под конкретного бойца это даже не разные уровни комфорта. Это разные уровни боевой эффективности!
Вот вчера как раз десяток, в котором был Чижик, пас ослика с физически неполноценным грузом на спине. Видимо, понравилось ему шланговать.
– В том, что мы роем именно эту яму… У-ух! – Дудочник потёр лицо, уставшее от истерического смеха. – Ты, нелепый наш утырок, больше всех и виноват!
– Я? – искренне удивился Чижик. На прозвища и язвительность в свой адрес он уже давно перестал реагировать, поняв, наконец, что не надо кормить троллей своими эмоциями. Накал издевательств над ним сразу снизился на порядок.
– Ты-ты! – киваю я.
Чижик, зыркнув на меня, насел на Дудочника, придавливая его к земляной стене ямы:
– Обоснуй!
– Оставь музыканта, он играет, как умеет, – говорю я, – тем более что с подлизыванием он завязал ещё в юности. Когда был ещё на год младше тебя, в момент лишения тебя невинности.
Чижик вскинулся, чуть не проболтавшись прилюдно, что ему в несколько раз больше, чем можно судить по его внешности. Или хотел что-то возразить про невинность?
– А обосновать… Вот сейчас сам и обоснуешь! Привал, мужики! – махнул я рукой.
Народ с удовольствием распрямился, сложил инструмент и расселся на краю ямы. Тут же по рукам пошла краюха хлеба, желтоватый кусок козьего сыра и бурдюк с каким-то пойлом.
– Это как это я сам и обосную? – бубнит Чижик набитым ртом, плюясь крошками.
– Ну, следуя за хлебными крошками и одолеешь этот путь, – отвечаю я,
