История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

— У меня нет женщины, я пришел один, чтобы посмотреть на это очаровательное мероприятие, где царствуют удовольствие и прекрасный порядок, который я не ожидал найти здесь, в Мадриде.

— Очень хорошо; но чтобы наслаждаться этим прекрасным спектаклем, следует приходить в компании, потому что вы кажетесь созданы для того, чтобы наслаждаться танцем, а будучи одиноким, вы не можете танцевать, потому что всякая дама, которую вы здесь видите, имеет своего parejo (партнера), который не позволит ей танцевать с другим.

— В таком случае я не смогу никогда здесь танцевать, потому что я не знаю в этом городе ни одной женщины, которую мог бы пригласить прийти на бал вместе со мной.

— Вы, как иностранец, могли бы обеспечить себе компанию женщины или девушки с гораздо большей легкостью, чем мадридский испанец. В новой системе жизни и свобод, автором которых является граф д'Аранда, этот бал, что вы видите, стал страстью всех женщин и девушек Мадрида. Вы видите здесь танцующими почти две сотни танцорок, не считая тех, что сидят в ложах, и наверняка есть четыре тысячи девиц, которые не имеют любовника, который хотел бы или смог их отвести сюда, которые остаются дома в слезах, потому что запрещено, как вы знаете, любой женщине приходить сюда одной. Итак, я уверен, что, если вы назоветесь и скажете, где вы живете, ни одна мать и отец не наберутся смелости вам отказать в своей дочери, если вы представитесь, чтобы попросить у них чести отвести ее на бал, направив ей домино, маску, перчатки и заехав за ней на коляске, на которой, разумеется, вы беретесь проводить ее домой.

— А если они откажут?

— Вы сделаете реверанс и уйдете, и отец и мать девушки останутся очень огорчены тем, что вам отказали, потому что дочь будет плакать, заболеет и отправится в кровать, ругаясь и проклиная тиранию и призывая Бога в свидетели, что она вас в жизни никогда не видела, и что нет ничего более невинного, чем ваш поступок.

Это рассуждение, совершенно для меня новое, которое выглядело очень здравым и которое меня весьма развеселило, потому что, по-видимому, сулило мне некое редкое приключение, к которым я еще сохранял интерес, и заставило даже меня задать несколько вопросов маске, которая меня так вразумила, хорошо говоря со мною по-итальянски. Я его поблагодарил, я пообещал ему принять к исполнению прекрасный урок, что он мне дал, и дать ему отчет об успехе и о той благодарности, которую я буду к нему испытывать, потому что я собираюсь испытать, какой из красавиц Мадрида я смогу бросить мой платок. Он ответил, что будет очарован все узнать, и что я найду его каждую ночь бала в той ложе, к которой он меня сейчас отведет, чтобы представить даме, которая там находится, и которая там будет и во все следующие ночи. Проникнувшись уважением к такой вежливости, я назвал ему свое имя, оплатил свой ужин, как гласил плакат, последовал за ним, и мы пошли в ложу, где находились две женщины и один мужчина в возрасте; он представил меня как иностранца из своих знакомых; это было очень хорошо, говорили по-французски, говорили об этом прекрасном бале, я высказывал свое мнение, свои замечания в достаточно хорошем духе, так что они нравились маленькой компании; одна из двух дам, носившая еще следы большой красоты, спросила у меня, каковы те тертулии (собрания), на которых я бываю, и когда услышала, что я обычно никуда не хожу, пригласила меня приходить к ней, сказав, что ее зовут Пишона, и что все знают, где она живет. Я пообещал ей быть.

Большой спектакль, который меня порадовал, произошел к концу бала, когда под звуки оркестра, после общего рукоплескания, начался танец двое-на-двое, подобного которому я никогда не видел, ни более безумного, ни более интересного. Это был фанданго, идею которого я полагал, что знаю, и очень простой, но сильно ошибался. Я видел, как его танцуют в Италии и во Франции, в театре, где танцоры не исполняют никаких национальных жестов, которые делают этот танец действительно полным соблазна. Я не берусь дать его описание. Каждый из танцоров танцует со своей парой лицом к лицу, исполняя всего три па, стуча в кастаньеты, которые держит между пальцами, и сопровождая гармонию позами, чувственней которых нельзя себе вообразить. Позы мужчины зрительно обозначают действия счастливой любви, позы женщины — согласие, восторг, экстаз. Мне показалось, что любая женщина не сможет отказать мужчине, с которым станцевала фанданго. Удовольствие, которое я испытывал, глядя на танец, заставляло меня издавать крики; человек в маске, который меня туда привел, сказал, что для того, чтобы понять по настоящему идею этого танца, следует видеть его исполненным гитанами с мужчиной, который также превосходно танцует. Я спросил, не считает ли нужным Инквизиция выступить против этого танца, который зажигает душу, и мне ответили, что он был абсолютно запрещен, и его бы не смели танцевать, если бы граф д'Аранда не дал разрешение. Мне сказали, что если бы ему вздумалось не давать разрешения, весь бы народ уходил с бала недовольный, но теперь, когда разрешение получено, все его восхваляют.

На следующий день я приказал моему бесславному пажу идти найти мне испанца, которому я буду платить, чтобы он научил меня танцевать фанданго, и он привел мне комедианта, которого я оставил, чтобы давал мне уроки испанского языка, но этот молодой человек настолько хорошо обучил меня в три дня движениям этого танца, что, по мнению самих испанцев, в Мадриде нет никого, кто мог бы попытаться станцевать его лучше меня.

Три дня спустя был бал, и я захотел оказать честь уроку, который мне преподал человек в маске. Я не хотел ни публичную куртизанку, ни замужнюю женщину. Я не мог тем более подумать о какой-нибудь богатой или знатной особе, которая мне бы отказала и сочла бы меня странным. Это был день Св. Антония, того, кого называют великим Св. Антонием, которого изображают со свиньей; я проходил мимо церкви Соледад и зашел внутрь, чтобы присутствовать на мессе, думая все время о том, чтобы найти себе pareja (партнершу) на завтрашний день, который был среда. Я вижу крупную девушку, которая выходит из исповедальни, красивая, с сокрушенным видом, опустив глаза. Она идет и опускается на колени посреди церкви, прямо на землю, так делают, потому что так принято в Испании. Представив себе, что она должна танцевать фанданго как ангел, я останавливаю свой выбор на ней для своего дебюта. Чтобы узнать, где она живет, я думаю следовать за ней, она не выглядит ни богатой, ни знатной, ни шлюхой. В конце мессы патер раздал причастие, я увидел, что она поднимается, идет к алтарю, принимает благословение, затем отступает, чтобы закончить свои молитвы. Я сохраняю терпение дождаться окончания второй мессы. Она выходит, сопровождаемая другой, я следую за ними довольно далеко; в конце улицы та, на которую я не обратил никакого внимания, оставляет ее и поднимается к себе, моя же возвращается обратно на двадцать шагов, входит на другую улицу, затем в дом, в котором есть только один этаж. Я не могу ошибиться, я вижу название улицы — Десиньяно, иду прогуляться полчаса, чтобы не создалось впечатление, что я следовал за ней. Весьма готовый получить отказ и реверанс в ответ, направляясь, как меня научил человек в маске, я поднимаюсь, звоню в единственную дверь, которую вижу, меня спрашивают, кто там, я отвечаю — человек с миром, это проходное слово в Мадриде, которым пособники Инквизиции, что заставляет всех дрожать, никогда не отвечают. Мне открывают, и я вижу мужчину, женщину, девушку, за которой я следил, и другую, некрасивую.