Зов Оз-моры - Андрей Хворостов

с ней дальше от торговца к торговцу. Платья Варвара выбирала так же придирчиво, как и сапожки. В одной из лавок она привычно сняла с себя верхнюю одежду, чтобы примерить летник, и тут же к ней подошла молодая женщина, аккуратно, не кричаще нарумяненная и добротно одетая.

— Я супряжанка хозяина. Нежкой меня звать, — вкрадчиво представилась она. — Вижу, ты на летники смотришь? Какой желаешь, жадобушка?

— Распашной, — ответила Варвара. — Чтоб расстегнуть можно было.

— Тут много летников. Найдём и распашницу для тебя. Ты разболокайся, а я посмотрю, чтоб мужичуги не зашли. Сбрасывай с себя всё, окромя срачицы. Разголяйся, разголяйся, не страшись.

Варвара начала снимать с себя одежду, чтобы примерить летнее платье, но остановилась, услышав удивлённый вдох жены лавочника.

— Какая сгожая у тебя сустуга, жадобушка! — всплеснула руками Нежка. — И богатая какая! Лоснит как золото.

— Это и есть золотой сюльгам, — ответила Варвара. — Мне его супруг подарил. Он за дверью стоит. Высокий, чернобородый…

— Сюльгам? Не слыхала такого слова.

— В наших краях эти застёжки так зовут.

— Ты чужница? А я-то подумала, жихарка самородная… ну, когда ты вошла… беленькая такая. Выглядишь как новгородка… или, может, чухонка…

— Издалёка я, — улыбнулась ей Варвара. — Толгой меня звать.

— Имени даже такого не знаю, — хмыкнула Нежка.

— Теперь будешь знать: Толга.

— Нехристианское оно какое-то…

— Как и у тебя…

— И крестика на тебе нет.

— С утра забыла надеть, — нашлась Варвара.

Нежка хихикнула, настоящие христиане ведь не снимают на ночь крест. Варвара не поняла, что развеселило её собеседницу, и решила вернуться к разговору о заколке.

— Зачем тебе мой сюльгам? — спросила она.

— Живёт недалечко корыстовный[6] купчина. Собирает он их… но для души, а не корысти ради…

— Сюльгамы собирает?

— Сустуги разные. Их тут уже не носят, а напереж у всех они были. Купчина их скупает, чистит, правит… Любит! — Нежка завистливо посмотрела на Варварин сюльгам. — Дорого он тебе заплатит. За такую-то редкость!

— Ты, чай, не сводня? — в лоб спросила её Варвара.

— Была б сводней, жадобушка, без обиняков бы тебе всё и сказала. Без сустуг и сюльгамов обошлась бы. Спросила б напрямую: «Охотишь мужика?» — и всё. Я позаправду для собирателя стараюсь. Глеб Завидович — так его звать. Говорят, его далёкие пращуры волхвами были. Для него я стараюсь, за серебро. И не страшись, не ограблю тебя. Говорить с купчиной будешь днём в его лавке.

Варвара задумалась, теребя двумя пальцами золотой подарок Дениса. «Понадеюсь, что не ограбят они меня. Продам сюльгам! — потекли её мысли. — Справлю тогда душегрею на меху. А что мужу говорить буду? Как оправдываться стану? Он же подарил мне этот сюльгам… Подарил, конечно… Но много ли мне проку от этого украшения? В городе, глядя на него, люди не восхищаются, а недоумевают. Нежка сказала, что в Новгороде сустуг ни у кого уже нет. Да и в Тонбове не видела я сюльгамы ни на девках, ни на замужних бабах. Только в деревнях их и носят. Ну, и зачем тогда он мне? Продам, а Денису скажу, что потеряла. Душегрея-то всё-таки нужнее. Прикуплю её прямо здесь, у Нежки…»

— Дам купцу посмотреть на мой сюльгам, — наконец, решилась Варвара. — Ежели и он свои сустуги мне покажет. Любопытно ж.

— Покажет. Вестимо, покажет.

— Ну, а там, глядишь, и сторгуемся с ним. Тебе долька будет. Потом я у тебя ещё душегрею куплю.

— Ну, вот и вылюдишься. И тебе велесо[7] будет, и мне, — обрадовалась Нежка. — А к Глебу Завидовичу приведу тебя хоть сегошни.

— Ныне не выйдет, — вздохнула Варвара. — Вот как супруг уедет по делам, так я враз и к тебе.

— Задьячь, как меня звать.

— Запомню. Коль ты супружница хозяина, может, распашницу подешевле отдашь?

— Скину, жадобушка, — кивнула Нежка.

Одеваясь, Варвара внимательно оглядела лавку.

— Что-то образов я здесь не вижу… — задумчиво сказала она.

— Ну, не видишь и не видишь… — огрызнулась жена лавочника. — Дело-то тебе какое? Летничек берёшь? Я ведь хорошо уступила.

— Беру, — уверенно сказала Варвара.

Обрадованная удачной покупкой, она пулей выскочила к Денису.

— Отыскала летник! — вскликнула она. — Отыскала! Добротный и недорогой. Мне четверть цены скинули. Пошли в лавку, нас там Нежка ждёт.

— Это кто такая?

— Супруга лавочника.

— С чего это она тебе скинула? — подозрительно спросил Денис. — Видать, дрянь подсуропила.

— За дурочку меня держишь? — надула губы Варвара. — Нет там обмана. Новенький летник.

— Поглядеть надо…

Денис вошёл в лавку и бросил взгляд на Нежку. На вид та ещё лисичка! Носик острый… Рот маленький, тонкогубый… Глазки голубые, чуть раскосые и хритрющие-хитрющие… Веснушки по всему лицу… Статная, кстати, но ростом пониже Толги…

— Ну, и чего ты подсунула моей супружнице? — строго спросил он.

— Распашницу, — ответила Нежка. — Добрый товар. Убедись сам, жадобный мой[8].

Денис начал рассматривать летнее платье и не нашёл в нём изъяна. Новое. Сшито старательно. Бирюзовое с воротом цвета морёного дуба. Толгане такое к лицу: подчеркнёт белизну кожи. Вестимо, не шёлк, а киндяк[9]… но за такую цену…

Он ещё раз сурово посмотрел на Нежку, отсчитал ей серебро и вышел вместе с женой из лавки.

-

[1]Дьячная изба — обиходное название Приказной палаты. В первой половине XVII века она располагалась возле Входоиерусалимской церкви, недалеко от Софийского собора.

[2]Московское сидение — осада Москвы поляками в 1618 году.

[3]Лисовчики — отряды польских шляхтичей под командованием Александра Юзефа Лисовского.

[4]Червчатые — малиново-красные.

[5]Распашница — женское летнее платье с широкими рукавами. Застёгивалось на пуговицы.

[6]Корыстовный — в данном случае «уважаемый, влиятельный».

[7]Велесо — хорошо.

[8]Жадобный мой — «родненький мой», фамильярное обращение.

[9]Киндяк — хлопчатобумажная ткань.

Глава 44. Собиратель фибул

Заканчивался Великий пост. За два дня до Воскресения Христова у Варвары начались месячные. Почувствовав их первые признаки, она вытащила из сундука сухой сфагновый мох и кусок льняной ткани, сделала прокладку…

— Краски пошли? — спросил Денис.

— Сам видишь: я так и не зачала… — вздохнула она.

— Пост закончится — разговеемся, натешимся. Вот и зачнёшь.

— Нет, Денясь! — покачала головой она. — Что-то со мной не так…

В день Святой Пасхи[1] на улицах Новгорода разлилось половодье коробейников с варёными яйцами — и бежевыми от природы, и крашеными, и покрытыми узорами. По улицам ходили горожане с красными после разговения лицами и с возгласами «Христос воскресе!» целовали друг друга, не глядя на чины, титулы и возраст. К узникам в городской тюрьме выстроилась очередь с гостинцами.

Супруги причащались, как и положено, на Светлой седьмице. Денис не признался священнику, что женат на язычнице, а Варвара, смиренно подставив голову под епитрахиль, ни словом не обмолвилась о том,