Отсюда и в вечность - Джеймс Джонс

Прю встряхнулся и поднялся на ноги, опираясь на руку Вири.

— Помоги мне положить друга в машину, — пьяно покачиваясь, сказал Прю. — Надо о нем позаботиться. Он ведь лучший солдат в роте. Единственный настоящий солдат.

Прюитт двинулся к распростертому на дороге телу спящего Уордена, нагнулся над ним и тут же упал.

— Так ничего не получится, — раздраженно сказал Вири. Он помог Прюитту подняться, а потом они вместе потащили все еще спавшего Уордена к машине. Не успели они погрузить его в кузов, как Уорден открыл глаза.

— Это ты, Рассел? — пробормотал он. — Прошу тебя, сделай мне любезность, отвези этого человека домой, в лагерь.

— Ладно, только перестань притворяться пьяным. Хватит того, что тебе и так удалось провести меня и заставить тащить в машину. Ведь ты совсем не так пьян. Он и то больше пьян.

— Правда? — ухмыльнулся Уорден. — Да, вот еще что. Когда доставишь его домой, скажи командиру его отделения, что старшина приказал освободить Прюитта от несения службы до конца дня за оказанную помощь в рекогносцировке.

— Это уж слишком, старшина, — пожимая плечами, ответил Вири.

— Надо о нем позаботиться. Он лучший солдат в роте. Единственный настоящий солдат.

— Что это с вами? — прошептал Вири. — Рассыпаетесь в комплиментах друг другу.

— Надо о нем позаботиться. Понял? — резко спросил Уорден.

— Ладно. А теперь спи.

— Обещаешь? — спросил Уорден.

— Да, обещаю, — устало ответил Вири. — Спи.

— О’кей, — довольно сказал Уорден. — Только не забудь. Это очень важно. — Он повернулся на бок, поудобнее устраиваясь прямо на полу машины.

Вири взглянул на него, покачал головой, закрыл дверцу и повел машину к лагерю. В машине лежали двое пьяниц, и каждому из них смутно представлялось, что когда-то и где-то ему удалось на какой-то момент тронуть душу другого человека и понять его.

Глава тридцать третья

Это случилось через день после их возвращения с аэродрома Хиккем.

В тот день Прю собирался отправиться на склоны Мауналани к Альме.

В казармы рота возвращалась в конце дня. Разгрузка автомашин продолжалась до темноты, а затем весь вечер солдаты чистили свое снаряжение и личное оружие. Никому эта работа не правилась, том более что на следующий день намечалась генеральная уборка помещений и чистка ротного имущества и снаряжения в порядке подготовки к инспекционному осмотру.

К всеобщему удивлению, рядовой первого класса Блюм стоял на крыльце казармы среди других членов боксерской команды, вышедших поглядеть па вернувшуюся с полевых занятий роту. Оказывается, неделю назад Блюм был отчислен из школы подготовки сержантского состава. Рассказывали, что на первом же занятии в школе Блюму поручили командовать отделением, отрабатывавшим ружейные приемы. Вместо одной команды Блюм дал другую, совершенно дурацкую. Строй сразу же смешался, поднялся всеобщий хохот. Блюма отстранили от командования, а вечером он уже был отчислен из школы.

Эта новость оживленно обсуждалась только что вернувшимися солдатами. Рядовые, не занимавшиеся спортом, радовались отчислению Блюма и тому, что Дайнэмайт, везде и всюду выдвигавший спортсменов, па этот раз сел в лужу. Спортсмены, со своей стороны, приводили в пример Мэлло, нового чемпиона роты в легком весе, который не только остался в школе, но и командовал там взводом.

Сам Блюм пытался найти причину своей неудачи в каких-то неизвестных ему соображениях командования школы, но никто из солдат не хотел верить ему.

Весь вечер, пока шла разгрузка автомашин, и на следующее утро Блюм бездельничал, переходил от одной группы работавших солдат к другой, но нигде не встречал сочувствия. От работы Блюм был освобожден, так как в этот вечер ему предстояло выступать в открывающемся первенстве роты но боксу.

Впервые Блюм собирался выступить в среднем весе. Право участвовать в соревнованиях на первенство роты Блюм завоевал как участник прошлогоднего розыгрыша кубка. Тогда, чтобы выступить в легком весе, Блюму пришлось три дня просидеть па суровой диете и работать в зимней одежде, чтобы согнать вес.

Устав от бесплодных попыток доказать товарищам по роте свою невиновность в отчислении из школы, Блюм отправился на дневной сеанс в полковой кинотеатр. Он был в расстроенных чувствах и решил, что ему нужно хорошенько отдохнуть перед вечерним выступлением на ринге.

Прю вместе с другими солдатами своего отделения занимался уборкой походной кухни. Когда Блюм подошел к ним, Прю постарался не вступать в разговор. Ему были совершенно безразличны всякие переживания Блюма. Мысли Прю были сосредоточены на желании поскорее освободиться от работы и отправиться к Альме.

Прицеп с кухней стоял посредине двора перед казармой роты. Работа по уборке кухни близилась к концу, оставалось лишь вымыть холодильник. Блюм только что ушел, под улюлюканье работавших солдат, как появились сержанты Чэмп Уилсон и Лиддел Гендерсон с группой солдат — участников соревнований по боксу. Сержант Уилсон и окружавшие его солдаты тоже не участвовали в работах, так как на занятия в поло не выезжали. Сержант Гендерсон не был боксером, но он оставался в казарме по распоряжению капитана Холмса, чтобы присмотреть за его лошадьми.

Именно Гсндерсону вдруг пришла идея позабавиться с небольшой собачкой по кличке Лэди, принадлежавшей Блюму.

— Давайте поможем этой милой собачке стать матерью, — предложил Гендерсон. — Наш полицейский бульдог вот уже педелю обхаживает эту сучку. Обрадуется же Блюм, когда его Лэди вдруг выложит ему па подушку маленьких полицейских щенят.

— Мне никогда не нравился этот Блюм, — угрюмо сказал Уилсон. Он всегда был угрюмым. Впрочем, на это имелись свои причины. Уилсон давно уже являлся чемпионом округа по боксу и, как ему казалось, не должен был никогда проявлять радостных чувств. Он схватил собачонку и крепко стиснул ей руками передние лапы.

Блюм подобрал Лэди в соседнем армейском лагере и старательно ухаживал за собакой, оберегая ее от посягательств других собак, среди которых Блюм больше всего не любил полицейского бульдога.

Затеянное Уилсоном и Гендерсоном развлечение сначала не вызвало никакой реакции у Прю. В конце концов, собака ведь принадлежала Блюму. Но затем Прю вдруг охватила злоба. Он всегда питал отвращение к таким, как Уилсон и Гендерсон, старавшимся под различными предлогами увильнуть от работы и занятий в поле.

Прю решительно шагнул вперед, протиснулся сквозь толпу, окружавшую Уилсона и Гендерсона, подошел к последнему и толкнул его ладонью и плечо.

От неожиданности Гендерсон выпустил собаку из рук, и она тотчас же убежала прочь, преследуемая полицейским бульдогом. Но погоня была недолгой. Лэди один-два раза больно укусила бульдога, и тот отстал.

— Какого черта тебе нужно? — резко спросил Гендерсон, повернувшись к Прю.

— Мне но нравится, когда я вижу человека большей сволочью, чем он есть на самом деле, — ответил Прю. — Возвращайся-ка в стойло к своим лошадям.

Гендерсон злобно улыбнулся и сунул руку в карман.

— В чем дело, Прюитт? Тебе что, собачку жалко? Откуда такое целомудрие?

Прю внимательно следил за рукой Гендерсона, что-то нащупывавшей в кармане.

— Не пытайся угрожать мне ножом, сволочь. От этого ножа ты и подохнешь.

Улыбка сошла с лица Гендерсона, но Уилсон, всегда умевший хранить хладнокровие, уже подскочил к своему другу и постарался успокоить его.

— Пошли, пошли, Лиддел, — твердо сказал он, взял Гендерсона за руку и потянул за собой к казарме.

— Ты заходишь слишком далеко, Прюитт, — прошипел Гендерсон. — Когда-нибудь я устрою тебе кровавую баню.

— Когда же? — насмешливо спросил Прю.

— Хватит, Лиддел, — скомандовал Уилсон. — А ты, Прюитт, лучше придержи язык за зубами. Или попадешь в такой переплет, что не выберешься из него.

С этими словами Уилсон повел за собой все еще пытавшегося огрызаться, но несопротивлявшегося Гендерсона к казарме. Прю пошел обратно, к кухне. Толпа начала расходиться, разочарованная тем, что драка не состоялась.

Об этом случае быстро забыли — такие стычки между солдатами были частым явлением. Однако на этот раз дело обернулось иначе, и виновником новой ссоры стал не кто иной, как Блюм.

За ужином Блюм сидел рядом с Прю.

— Я хотел поблагодарить тебя за заботу о собаке, — произнес он.

— Ну что ж. Особого труда мне это не стоило. — Прю протянул руку за чашкой с кофе.

— Я очень и очень обязан тебе. Ты ведь сам знаешь, как я люблю эту Лэди.

— Да брось ты. Ничего особенного я не сделал. Я бы также заступился и за другую собаку. Мне не нравится, когда мучают животных, — сказал Прю. — Между прочим, я даже по знал, что эта собака твоя.

— Как же так? Здесь каждый знает, что Лэди — моя собака, — удивился Блюм.