Знак Пути - Дмитрий Янковский

– Сдаются? – спросил он упавшего на колени Претича. – Что там такое, Ящер меня забери? Неужто богатыри прибыли?

– Один уж точно явился! – весело рыкнул Белоян, разглядев то, что заставило сдаться пять десятков поляков.

И действительно, на холм, чуть не падая, на израненных ногах карабкался Микулка. Весь избитый, на лице места живого нет, но за плечами меч, а левая рука волоком тянет богато разодетого поляка. Настолько богато, что можно было подумать…

– Да это же Бутиян! – вскочил на ноги Владимир. – Микулка взял в полон польского князя!

Следом за пареньком плотным строем шагали не меньше трех сотен горожан, вооруженных чем попало. Среди них были даже бабы с озлобленной решительностью в глазах, видимо те, чьих мужей побили захватчики.

– Победа… – сипло выдохнул Претич.

Он закашлялся, но вылетевшее из его уст слово подхватила толпа и оно заметалось по холму, над крышами теремов и полетело в небесную высь, словно белоснежная голубиная стая.

– Победа!!! – радостно ревела толпа.

– Победа!!! – многократно вторило эхо.

Толпы горожан шли не только за Микулкой. Весть о победе выгнала на улицу всех, от стариков до малых детишек и теперь они со всех сторон стекались к казармам, осторожно ступая среди груды поверженных воев. Радостные крики выгнали с чердаков целые стаи птиц и они закружились в вечереющем небе, будто мягко струящийся водоворот в прозрачной синеве небес.

Еще догорал пожар на площади у ворот, еще бегали по городу перепуганные безлошадные конники, но победа казалась такой же полной, как круговые ковши с медом на княжьем пиру. И только Владимир быстро пришел в себя, только он не поддался общему хмельному чувству.

– Запереть ворота! – снова обретая властную осанку, приказал он. – И всем на пожар, а то в такую сушь выгорит половина Киева. За городом еще десятитысячная рать, рано пока радоваться!

– Да разве они что-то могут без князя? – Микулка весело поднял за шиворот насмерть перепуганного Бутияна. – Надо его на кол посадить и на стену выставить. Чтоб даааалеко видать было.

– Доброе место пустым не бывает… – сплюнул Владимир розоватой слюной. – Найдется кто-нибудь другой, кто поведет это войско на город. Недооценивать врага никогда нельзя… Этому я выучился с раннего детства. Точнее выучили. Хорошие были учителя…

Тризор быстро миновал заросшую густыми травами лощину и вышел почти к самому Собачьему оврагу. Место тут было дикое, имевшее худую славу, да и солнце клонилось к вечеру, поэтому староста свернул влево и стал карабкаться на крутой склон невысокого холма. Уже отсюда были видны тонкие струйки дыма, по которым в любое время можно отличить военный лагерь. Тризор оглянулся на оставшийся позади Киев и, не смотря на сбитое дыхание, еще больше ускорил шаг.

Двое дозорных, словно тени, вышли из-за густого куста шиповника. Яркое, но уже клонившееся к западу солнце сияло в пластинах доспехов лужицами расплавленного металла, а короткие копья слепо уткнулись в бока Тризора. Он молча вытянул из-за пазухи грамоту и протянул наиболее грозному, хотя кто из них старше или важнее так и не понял.

Короткий взгляд на небрежно выведенные буквы, короткий кивок и рука одного из дозорных указала пришлому русичу направление к лагерю. Тризор так же молча кивнул, трогаясь следом, и пересохшая глина захрустела под ногами, вздымаясь невысокими брызгами пыли, а второй дозорный остался за кустом, вглядываясь и вслушиваясь в окружающее пространство.

Лагерь кипел многолюдьем, не менее трех сотен ратников устроились у костров на рыжеватой земле, а шатры, словно бородавки на коже смока, отбрасывали удлиняющиеся тени.

Тризора подвели к самому большому шатру и знаком велели ждать. Сопровождающий, не входя внутрь, с поклоном назвал свое имя и очень скоро наружу вышел огромного роста тысяцкий, выдернул из рук дозорного грамоту и взмахом руки велел удалиться. Староста терпеливо ждал, по спине начинал бродить испуганный холодок от того, что все кругом было чуждым, непонятным и странным. Даже свет солнца в этом лагере был каким-то иным, а пугающая немногословность странных поляков наводила холодный ужас. Что же это за поляки такие, если не орут пьяными голосами? Или они не поляки вовсе, а посланцы самого Ящера? Впервые за этот день Тризор почувствовал отчаянную безысходность своего положения и проклял дурацкую мысль выслужиться перед русским и польским князьями. Сидел бы сейчас в своем тереме, попивал вино из чеканного кубка… Нет, леший понес неизвестно куда и зачем. Гривну восхотелось, будь она неладна.

– Погоди-ка… – коротко буркнул тысяцкий и входя в шатер, настежь откинул полог.

К величайшему удивлению, внутри Тризор разглядел разодетого ромея, но еще более странным было увидеть на нем пояс с висящим в кольце граненым мечом. Германским, без всякого намека на дол. Где ж такое видано, чтоб ромей, явно не военный, носил при себе оружие? Да еще чужеземное. Странный лагерь… Пугающе странный.

Их глаза встретились, как два витязя в чистом поле, с силой и нетерпеливой настороженностью. Тризор даже вздрогнул от взгляда ромея, столько в них было затаенной воли и несвойственной византийцам твердости. Но и тот разглядел в глазах старосты что-то нужное, не то для дела, не то для себя.

– Эй, русич! – донесся из шатра его гортанный говор. – Ходи сюда!

Тризор не шевельнулся – где это видано, чтоб при живом тысяцком в лагере командовал какой-то пришлый? Но тысяцкий хмуро кивнул и староста осторожно присел на указанное место.

– Исполать! – только и смог вымолвить он.

– Ты из бояр? – чуть опустив уголки губ, спросил ромей.

– Еще покуда нет… – уже успокоившись улыбнулся Тризор. – Но если все будет ладно…

– Метишь, значит… Это хорошо. У меня есть для тебя подарок.

– Что!? – Тризор вскочил, как осой укушенный, глаза затуманились пеленой испуга.

На какой-то миг ему показалось, что все это во сне, что такого быть не может и сейчас он проснется в холодном поту и воздаст благодарность Богам за то, что весь этот страшный день – всего лишь плод уставшего разума. Но тут же забытая тяжесть оружия налила руку крепчающей мощью и староста, будто громом прибитый, воззрился на протянутый ромеем меч. Тот самый меч, его собственный.

Тризор почувствовал себя на гране безумия, словно мир опрокинулся дырявым корытом – где это видано, чтоб ромей отдавал что-то задаром? Разве что вельможа подарит сверкающую безделушку императору, да сам император откупится от вновь разбуянившихся русичей десятком лодий товара и золота. А тут ни за что, ни про что…

Но рука сама сжала рукоять, а в уме промелькнуло, что он теперь будет единственным в Киеве русичем, которому дозволено носить оружие. Пояс змеей опустился на пол, глухо звякнув медным кольцом, Тризор поднял его, стараясь не уронить достоинства и вскоре подарок занял положенное ему место.

– Благодарствую… – поклонился староста. – И за что мне такая честь?

– За службу. – отмахнулся ромей, словно за один миг русич перестал его интересовать. – А мне пора своим путем двигать. И так я тут засиделся.

Тысяцкий, тоже не обращая внимания на Тризора, почтительно вывел ромея под руку и они стали прощаться уже снаружи. Староста судорожно пытался припомнить, когда еще он попадал в такую же странную, необъяснимую ситуацию, а главное чем это кончилось. Складывалось все не очень-то добро, потому как необъяснимое и неизвестное ничего не приносит, кроме опасных приключений – ни славы, ни выгоды.

Он прислушался. Голоса тысяцкого и ромея постепенно отдалялись, словно поляк пошел проводить дорогого гостя. И решение привычно созрело в мозгу, налилось соком и жизненной силой. Оно не требовало разума, только звериное чутье и жизненный опыт, ведь даже крыса принимает такие решения по сотне раз в день.

Бежать… Тихо, спокойно, как можно незаметнее. Прочь отсюда, прочь из Киева… А там поглядим. Если уж Боги дали возможность во время бунта уйти за ворота, то только последний дурень ей не воспользуется. Он осторожно отодвинул полог и как ни в чем не бывало двинулся в сторону Киева. Там по реке можно добраться куда угодно…

А кругом уже вовсю шла подготовка к напуску – поляки получали приказы, вооружались, строились. Топот ног сливался в единый протяжный гул, ржание коней и звон оружия подчеркивали ожидание боя. Никто не замечал тихого неприметного русича, даже дозорные у куста шиповника – пришел, ушел… Значит так надо. Не их дело разбираться в таких мелочах.

Быстроногие гонцы и конные разведчики разнесли наказ Бутияна со скоростью ветра. И не успело солнце наполовину склониться к западу от своего полденного места, как десятитысячная рать разом двинулась на Киев, сотрясая землю до основания. Скрипели колеса повозок, ржание коней тонуло в рокочущем топоте, лязге и, не смотря на приближающийся вечер, стало светло как в самый яростный полдень – тысячи доспехов и острия отточенных копий полыхали отчаянным блеском, в десять тысяч раз усиливая сияние солнца. И если степняки наступали беспорядочным лохматым ковром, то поляки шли не спеша, чинно и ровно, больше заботясь о правильности строя, чем о скорости напуска. Такому воинству спешить действительно некуда…