Гибель советского ТВ - Федор Раззаков

Вспоминает В. Познер: «Тот факт, что мы оба были в довольно плохом состоянии, сблизил нас... Полгода просто общались, потом стали иногда видеться вне работы. Я, конечно, к ней ни разу домой не пришел, а сам в это время жил непонятно как: расставшись с женой, мне и в голову не пришло претендовать на площадь – пожил у родителей, потом снимал угол, в общем, довольно не здорово все было... Ну и в канун 68-го года просто сказал: «А может, поедем встречать Новый год в другой город, ну все к черту... Скажем, в Таллин?» – «Поедем», – ответила Катя...»

Вспоминает Е. Орлова: «Мы много путешествовали, но Владимир Владимирович был невыездным – за границу поехать не могли, а, скажем, Эстонию, Латвию, Литву, Грузию очень любили, и каждый раз в гостинице возникали неприятности, потому что мы жили в одном номере, сняв два. Нас это раздражало, и в конце концов мы решили расписаться, но свадьбы не было... (После загса молодожены отправились в ресторан в сопровождении родителей с обеих сторон и хозяйки, у которой снимали комнату. – Ф. Р.)

Он отдавал почти всю зарплату бывшей жене, чтобы девочку можно было воспитывать (у Познера от первого брака росла дочь Катя. – Ф. Р.). Я воспитывала своего сына, было очень тяжело, родители мне не помогали, как бы наказав за то, что ушла от мужа. По существу, мы только начинали жизнь: снимали комнату и собирали денежки, чтобы купить нашу первую однокомнатную кооперативную квартиру – восемь лет на это потребовалось. Помню, как гуляли с Владимиром Владимировичем в одну из первых встреч: мы шли в сторону Нового Арбата, и мне безумно хотелось есть, но я понимала, что у него нет ни одной копейки в кармане, и не могла сказать: «Давай зайдем в какое-нибудь кафе» или «Пойдем посидим в ресторане». Помню страшное чувство голода и понимание того, что не имею права сказать ему об этом, потому что знаю, в какое положение его поставлю...»

Между тем в феврале 1970 года Познер пошел на повышение – он стал комментатором Главной редакции радиовещания на США и Англию Гостелерадио СССР. Работа ему нравилась, и во многом потому, что иновещание подвергалось минимальной цензуре. Уже через три года Познер стал выходить в эфир с ежедневным трехминутным комментарием по поводу внутренних событий в СССР, и визировал эти выходы только один человек – главный редактор. Никакого Главлита, никакой цензуры. Видимо, наверху считали, что ничего опасного в таком положении нет – кто будет слушать московское радио на английском языке, да еще на коротких волнах, да в два часа ночи? Конечно, контроль был, но очень щадящий. Поэтому Познер мог говорить то, что хотел, то, что он считал нужным. Прямой антисоветчины он себе не позволял (все-таки член КПСС), однако кое-какие «вольности» в его исполнении в уши зарубежных слушателей попадали. Но власти об этом не знали. Иначе вряд ли в конце 70-х они сделали бы Познера выездным. Он наконец сумел побывать на своей родине, во Франции, а также в США и ряде других западных стран. Однако длилось это недолго. В 1981 году был ужесточен контроль за иновещанием, и Познер одним из первых угодил в «черные списки», позволив себе неодобрительно высказаться по поводу ввода советских войск в Афганистан.

В июле 1986 года в жизни Познера произошел новый поворот – ему предложили работать на телевидении в качестве политического обозревателя. Почему именно ему? Дело в том, что к власти в Кремле (в марте 85-го) пришел Михаил Горбачев – ставленник либерально-прозападной части высшей советской элиты, которая стала выдвигать на ведущие посты своих единомышленников. В числе их был и Владимир Познер, который прекрасно зарекомендовал себя на поприще конвергенции – то есть сближения либеральных элит Востока и Запада. Короче, Познер принял приглашение Главного управления внешних сношений ЦТ (руководитель – Валентин Лазуткин) и с ходу провел первый телемост – «Ленинград – Сиэтл». Затем был второй телемост между женщинами Бостона и Ленинграда. Потом Познер сделал несколько разовых передач, после чего в конце 1987 года руководство ЦТ (а оно управлялось со Старой площади – из Идеологического отдела ЦК КПСС) доверило ему вести собственную программу – «Воскресный вечер с Владимиром Познером» на московском канале. Правда, пробивалась эта передача с трудом.

Один из заместителей председателя Гостелерадио – В. И. Попов – испытывал лично к Познеру, а также и к его политическим воззрениям большую неприязнь и всеми силами старался не допустить, чтобы у него была собственная передача. Официально он аргументировал это тем, что журналист-международник не должен касаться внутренних вопросов собственной страны (верная аргументация, если учитывать, что Познер никогда и не был настоящим гражданином СССР, а сегодня он вообще является гражданином сразу трех государств: США, Израиля и России). Но этот конфликт был разрешен достаточно быстро. Сторонники Познера в верхах попросту избавились от Попова – перевели его на другую работу, после чего вставлять палки в колеса Познеру стало некому и его передача стала выходить в эфир.

Детище Познера имело неплохой рейтинг у зрителей, хотя радикализмом (именно это качество тогда особенно ценилось) никогда не отличалось. В отличие от, скажем, того же Владимира Молчанова («До и после полуночи»), Познер в некоторых вопросах занимал более осторожную позицию и старался не лезть на рожон. К примеру, в ноябре 89-го он так и не решился пригласить к себе в передачу тогдашнего возмутителя спокойствия – главного редактора газеты «Аргументы и факты» Владислава Старкова (Молчанов это сделал). Чуть позже Познер объяснил свои действия следующим образом:

«Я хотел пригласить Старкова – не только и не столько потому, что он мой добрый знакомый, но потому, что «АиФ» – самая читаемая газета в мире, газета, выросшая на дрожжах перестройки. Но ноябрь – это был пик неприятностей Старкова. И вот вам противоречие: «Воскресный вечер с Владимиром Познером» – это моя передача, но в то же время – не моя. Производится она в рамках Главной редакции вещания на Москву. И я обязан был поэтому, как порядочный человек, сказать главному редактору: «Я хочу пригласить в свою передачу Старкова». Ведь именно он, главный редактор, несет ответственность за все передачи.

Главный редактор ответил, что он не возражает, но решить этот вопрос не может. И попросил меня переговорить с первым заместителем председателя Гостелерадио. Выслушав меня и мое заявление, что я готов сам нести ответственность за приглашение Старкова, тот ответил: «Отвечаете за телевидение не вы, а я». А дальше он сказал, что появление Старкова в моей передаче будет означать, что государственное телевидение берет его сторону в споре с Идеологическим отделом ЦК. Конечно, я мог, никого не спросив, пригласить Старкова, но я бы тогда подставил и главного редактора, и коллектив передачи, так как я не один несу ответственность за свои поступки в эфире. Итак, мне пришлось отказаться от своего замысла. Отказавшись, я не смог публично поддержать Старкова. И в этом, если хотите, мерзость и противоречивость существования журналиста на одном, не имеющем альтернативы, телевидении».

Стоит отметить следующий факт: по итогам обширного социологического исследования за 1989 год «Политические обозреватели и комментаторы информационных передач ЦТ в оценках московской аудитории», Владимир Познер был признан тележурналистом № 1. Правда, трудно сказать, было ли это исследование по-настоящему объективным, или специально подгонялось «под нужный результат» в закрытых кабинетах либерально настроенных политиков, которые были заинтересованы в том, чтобы «двигать в народ» именно своих «звезд».

В начале 1990 года Познер стал вести еще одну передачу – на втором канале под названием «Квадратура круга» (о межнациональных отношениях). Однако в сетке вещания ЦТ она продержалась недолго и исчезла, причем не по вине Познера. В апреле 1991 года, когда у руля ЦТ стоял Леонид Кравченко и многие ведущие либерального толка скопом покидали «Останкино», ушел и Познер. В одном из тогдашних интервью он так объяснил причину своего ухода:

«Никакого давления со стороны руководства Всесоюзной государственной телерадиокомпании я не испытывал. Напротив, мне предлагали стать политическим обозревателем высшего разряда в новой структуре, долго уговаривали не уходить. Поэтому я не хочу, чтобы у читателей (и телезрителей) сложилось впечатление, будто меня выжили с телевидения, выгнали, что этот уход – результат моего личного конфликта с Кравченко. Дело здесь в другом. Я пришел к выводу, что не могу здесь оставаться. Я почувствовал, что мне приходится делать выбор между устроенностью и благополучием, с одной стороны, и тем, что я называю журналистской порядочностью, – с другой. При существующей монополии государственного телевидения, когда (если говорить в общенациональном плане) другого телевидения нет, если у журналиста существуют разногласия с государственной, скажем, политикой, у него есть один выход – молчать. Во всех остальных случаях его просто уволят. Я не имею ничего против государственного телевидения как такового, оно есть во многих странах. Но отношения государства и телевидения там таковы, что правительство может лишь косвенно влиять на политику вещания. В нашем же случае это не просто государственное телевидение. Это телевидение лично Президента СССР. Это очень важно, и дело здесь не только в Михаиле Сергеевиче Горбачеве, а в самой системе, в принципе, когда президент телекомпании назначается лично Президентом страны и может сменяться только Президентом. Таким образом, Президент получает абсолютный контроль над телевидением через того человека, которого он сам назначает. А следовательно, журналист, желающий критиковать действия Президента, лишается возможности сделать это в эфире. Возможность высказывать свободно свои взгляды по любым проблемам – это, на мой взгляд, не только право, но и долг журналиста. И для меня необходимость выбирать между послушанием и тем, что я понимаю под журналистским долгом, стала решающим фактором ухода с телевидения...»