Генерал Деникин - Дмитрий Лехович

Для Цветаевой генерал Деникин был одним из стаи славных: Корнилова, Маркова, Алексеева… И когда в 1939 году она вдруг решила вернуться в Россию, а за два года до нее уехал Александр Иванович Куприн, то Антон Иванович не осудил. Ему было грустно, он скорбел об их, как он считал, неразумном решении.

Марина Цветаева уехала в Россию вслед за дочерью и мужем Сергеем Эфроном, перешедшим в лагерь большевиков. Мужа расстреляли, а дочь сослали в Сибирь. Во время второй мировой войны в минуту полного одиночества и отчаяния Марина Цветаева покончила жизнь самоубийством… А двадцать лет спустя, когда в Советском Союзе посмертно напечатали ее избранные стихотворения, этот бывший певец «белой мечты» стал одним из популярных и чтимых поэтов.

Что касается Куприна, то ему всегда хотелось умереть в России. Он сравнивал это желание с инстинктом лесного зверя, который идет умирать в свою берлогу. Но к моменту отъезда физический недуг и склероз мозга подорвали силы и рассудок Александра Ивановича Куприна и материальное положение его было убийственно. А тем временем советское посольство в Париже обещало ему и его жене спокойную и обеспеченную жизнь в доме отдыха писателей под Москвой.

Поздней весной 1937 года он пришел к Деникиным. Жене генерала хорошо запомнилось, как А. И. Куприн, ничего не говоря, прошел в комнату Антона Ивановича, сел на стул возле письменного стола, долго молча смотрел на генерала и вдруг горько-горько расплакался, как плачут только маленькие дети. Дверь в комнату закрылась, и Ксения Васильевна слышала только голос Куприна, а потом голос мужа. Через некоторое время Антон Иванович учтиво проводил своего посетителя до лестницы и на изумленный вопрос жены: «В чем дело?»коротко ответил: «Собирается возвращаться в Россию».

Вскоре Деникины из газет узнали, что в конце мая Куприны уехали в Москву. Фактически больного и потерявшего память мужа увезла туда жена. Годом позже он тихо скончался.

Ближе всего судьба свела Деникиных со Шмелевым. Сын разбогатевших крестьян, ставших московскими купцами, Иван Сергеевич Шмелев окончил университет в Москве и в молодости прошел обычные в то время для студентов дороги протеста и революционных настроений. В 1917 году он приветствовал революцию, но вскоре ужаснулся от того, что увидел. И с тех пор революция казалась ему стихией разрушения, насилия, издевательства над здравым смыслом. В своей книге «Солнце мертвых» он обличал большевизм. Переведенная на иностранные языки, книга эта произвела сильное впечатление на многих европейских писателей, в том числе и на Томаса Манна.

Мы не знаем, как Антон Иванович относился к творчеству Шмелева, но Шмелева как человека он ценил очень высоко. В эмиграции Шмелев оказался одним из немногих действительно близких ему людей.

В письме от 17 мая 1928 года к генералу А. М. Драгомирову Антон Иванович писал о своей жизни во Франции:

«В 1926 году весною мы переехали во Францию. Житие наше началось невесело - жене с места пришлось подвергнуться операции. И, вообще, эти два года, как и предыдущие, прошли для нее в постоянном недомогании. Меняем врачей, системы и режимы, а толку мало. Я и Марина не болеем, слава Богу. Живем мы оседло в Ванве. Это - не совсем трущоба, как Вы полагаете. Ванв - пригород Парижа, от нас до парижского вокзала Монпарнас всего 10 минут езды по железной дороге. Жена научилась делать шляпы, я продолжаю писать, - труд, по беженским условиям, оплачивающийся хуже, чем заводской. Очередная работа моя - очерки жизни и быта старой армии. Необходимо один из очерков посвятить памяти М. И. Драгомирова. Если Вы мне поможете материалами, буду благодарен.

Марина растет и учится очень хорошо: во французской школе идет первой.

Собственно, в Ванве мы живем в общем семь месяцев в году. На

лето квартиру свою сдаем и переезжаем в деревню - к океану, на юг, где покойнее, дешевле и полное благорастворение воздухов. Зовут нашу деревню Камбретон. Живет в ней постоянно поэт Бальмонт, летом - Шмелев, так что, как видите, писательская братия представлена густо».

К тому времени А. И. Деникин на законном основании причислял и себя к писательской братии. В 1928 году появилась его книга «Офицеры», где в серии рассказов автор рисует судьбы русского офицерства.

Книгу хорошо встретили критики русской зарубежной печати.

Газета «Дни» (орган партии социалистов-революционеров, выходивший под редакцией А. Ф. Керенского), не в пример прошлым своим выпадам против Деникина, неожиданно целиком перепечатала один из его рассказов, предпослав ему следующее вступление:

«Парижское издательство «Родник» выпускает небольшую книгу беллетристических очерков А. Деникина «Офицеры». Мы не подвергаем эту книгу художественной оценке. Но имя автора настолько значительно и популярно, настолько принадлежит истории, что мы хотим ознакомить читателей с этой, по-видимому, случайной стороной деятельности виднейшего из участников белого движения. Поэтому мы, с согласия издательства, печатаем сегодня отрывок из очерка «Враги», показавшийся нам любопытным по цельности примиряющего чувства и психологической выдержанности».

Даже Троцкий накануне своего изгнания из Советского Союза съязвил, что некоторые русские генералы в эмиграции, вроде генерала Деникина, волею судеб научились хорошо владеть пером.

Заблуждение и Керенского, и Троцкого заключалось в том, что для Деникина роль писателя не была «случайной стороной» его деятельности, ибо еще до первой мировой войны он помещал в военных журналах свои статьи, заметки и короткие рассказы.

Газета «За свободу», издававшаяся в Варшаве, созданная Б. В. Савинковым, а затем руководимая Дмитрием Философовым, отозвалась на новую книгу А. И. Деникина следующей фразой: «Если будущие историки, стратеги и политики откажут А. Деникину в признании за ним дарований крупного военного вождя, то литературные критики охотно примут в лоно безусловно талантливых писателей».

В то время как писались эти обзоры, Антон Иванович уже работал над книгой «Старая армия», появившейся в печати годом позже.

31. Наблюдения со стороны

Антон Иванович внимательно присматривался к жизни русской эмиграции во Франции. В большинстве своем она состояла из людей интеллигентных профессий, и он с уважением отметил в ряде писем к знакомым, что эмигранты безропотно, с достоинством и простотой работают в чужой и непривычной обстановке: на фабриках, заводах, в шахтах, на парижских такси. Но его раздражали бывшие политические деятели. Ничему не научившись, они продолжали ссориться между собой, сводить старые политические счеты и вместо объединения образовывали серию враждебных друг другу кружков.

Деникину эта картина раздора была болезненно неприятна. Замкнувшись в себе и в своем писательском труде, он продолжал держаться в стороне от «эмигрантской склоки». В стороне стоял он и от Русского общевоинского союза и от великого князя Николая Николаевича.

В 1923 году, когда в правых кругах родилась мысль о руководстве великим князем «национальным движением», Кутепов прислал Деникину письмо, спрашивая его мнения по этому поводу.

«Я ответил: Николай Николаевич пользуется популярностью. Это - знамя, которое надо хранить на почетном месте. Но если он выступит официально, то ввиду современной международной обстановки и отсутствия крупных средств и возможностей ничего серьезного ему сделать не удастся. А годы бездеятельности набросят тень и на популярность, и на авторитет. По этому же вопросу у меня хранится переписка с митрополитом Антонием, который, невзирая на глубокое политическое расхождение, питал всегда ко мне расположение. Я не привел им тогда еще один мотив. Н. Н. в силу традиций своего рождения, воспитания, всей своей жизни мог идти только с определенным крутом сотрудников, который (я не говорю об отдельных личностях, а о круге людей и идей), на мой взгляд, был уже обречен.

И вот «знамя» поднялось. Ринулись к нему «знаменосцы», которые, как древние жрецы, про себя не очень-то верили в своих богов, но при народе воздавали им почести и того же требовали от народа, пока это было для них выгодно…

Через некоторое время в письме Кутепов сообщил мне, что Н. Н., относясь ко мне с большим уважением, хотел бы увидеться со мною и поговорить по многим важным вопросам. Я был поставлен в трудное положение. Разговор мог быть об общей политике и деятельности Николая Николаевича, а также об Общевоинском союзе и, в частности, о Врангеле, По первому вопросу я мог только сказать, что по совокупности обстоятельств я не верю в положительные результаты миссии, взятой на себя Николаем Николаевичем, вернее навязанной ему определенными кругами. Но помимо личной обиды Н. Н. такое заявление вносило бы сомнение в его душу, а я придерживался правила - не мешать никому, кто желает бороться за Россию… По второму вопросу ввиду деликатного своего положения в отношении Врангеля я не хотел говорить вовсе… Я уклонился от свидания, совершенно искренне объявив Кутепову мотивы. Как было передано Николаю Николаевичу, не знаю. Но сознание, что отказ от свидания мог быть воспринят им как личная обида, тяготил всегда мою совесть, тем более что к Н. Н. я относился с уважением».