Суворов - Олег Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
История готовила ему впереди новые победы, но Измаил глубоким шрамом остался в душе генерал-аншефа. Свершив подвиг, не имевший себе равных и поныне восхищающий военных специалистов, Суворов до конца дней не мог спокойно думать и говорить об учиненной ему несправедливости: «Стыд измаильский из меня не исчез».
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В ФИНЛЯНДИИ
Дело в движении. Сердце на месте.
Письмо Суворова Турчанинову из ФинляндииПосле получения рескрипта Екатерины II, отправившей Суворова в Финляндию, он на другой же день писал ей из Выборга: «Жду Ваших приказаний». Генерал-аншеф рьяно принялся за дело, хотя и не любезное его сердцу, но, по крайней мере, полезное для России и спасающее его от постылой праздности. В то время как Потемкин пожинал измаильские лавры, сидя в Петербурге и окруженный неправдоподобною роскошью, 61-летний полководец пребывал в диком захолустье и выносил лишения, которые едва ли знавал человек его чина и в военное время.
«Разнообразно бдем все 24 часа в сутки и верхом мне перемежить по худым здешним селам», — сообщал он статс-секретарю по военным делам Турчанинову. Суворов объехал крепости и отдаленные посты — Вильманстранд, Фридрихсгам, Выборг, Кюменегорд, Давыдов, осмотрел укрепления, казармы, артиллерию, склады, госпитали, составил подробный план инженерных мероприятий на случай войны со Швецией. Всего четыре недели понадобилось ему, чтобы выполнить поручение и явиться в Петербург с отчетом. 25 июня последовал другой рескрипт: «Вследствие учиненного Вами по воле нашей осмотра границы нашей с Шведскою Финляндией, повелеваем прилагаемые Вами укрепления построить под ведением Вашим…»
Это было новою, хотя и слегка замаскированною немилостью. Первого полководца России, говорившего о себе, что он «не инженер, а полевой солдат», «не Вобан, а Рымникский», отсылали в глухой северо-западный угол страны, на строительные работы! И это в то время, когда решалась судьба войны с Турцией, когда Англия, Пруссия и Польша вооружались и угрожали другой войной.
Суворов жадно набрасывался на газеты, просил доверенных лиц своевременно подписывать его на немецкие, австрийские, французские, польские периодические издания, писал из Вильманстранда подполковнику Сакен-Остену: «Барон Фабиан Вилимович! Я держал газеты немецкие — гамбургские, венские, берлинские, „Эрланген“; французские — „Барейн“, „Курье де Лондр“; варшавские — польские, санкт-петербургские или московские — русские; французской малой журнал „Анциклопедик де Бульон“; немецкой гамбургской политической журнал. Как год на исходе и надлежит заказать на будущий новые, то покорно прошу вашего высокоблагородия принять сей труд на себя, с тем, не изволите ли вы прибавить „Нувель экстраординер“».
После штурма Измаила и вплоть до 1794 года все бурные события проходят безо всякого участия великого полководца. Усердно вникая в политическую жизнь Европы, Суворов мог лишь размышлять о последствиях развертывавшейся исторической драмы. Он мучился тем, что стал «захребетным инженером», стремился «в поле», просился в Турцию, в Польшу…
Все его просьбы, даже «буйные требования», либо вовсе не удостаивались ответа, либо встречали твердый отказ. Парадокс; великий полководец, нелюбимый при дворе, не оцененный по заслугам правительством Екатерины II, знатную часть своей жизни проводит, занимая худые должности в Польше, в Крыму, на Кубани, в Астрахани, в Ундоле и теперь в Финляндии.
«Дело в движении. Сердце на месте», — жалуется он Турчанинову в письме от 12 июня 1792 года. Через девять дней: «Во всю мою жизнь я был всегда в употреблении, ныне, к постыдности моей, я захребетник!» В том же июне: «Ныне 50 лет практики обратили меня в класс захребетников. Клевреты из достоинства низринули меня в старшинство, ведая, что я всех старее службою и возрастом, но не предками и камердинерством у равных. Факционной и в титле отечественника заглушать, — я жгу известь и обжигаю кирпичи, — чем ярыги с стоглавною скотиною меня в Санкт-Петербурге освистывают. Изгибы двусмысленных предлогов здесь упадают. Далек от тебя смертной, о мать отечества! Повели вкусить приятной конец, хоть пред эскадроном».
Суворов чувствует, что и Турчанинов худой заступник. Сын турецкого офицера, плененного Минихом при штурме Очакова, этот лукавый царедворец умеет, по словам генерал-аншефа, «пускать плащ по всякому ветру», то есть служить и нашим и вашим. Старый полководец забрасывает письмами мужа своей племянницы Д. И. Хвостова, тридцатипятилетнего подполковника Черниговского пехотного полка и начинающего пиита. Искренне преклоняясь перед великим родственником, тот проявляет много усердия и немало бестолковости, сообщая обо всем без разбору, собирая самые нелепые и противоречащие друг другу слухи. Хвостовские сумбурные послания частенько вызывают у Суворова приливы желчной раздражительности.
Ко всему прочему прибавились страхи за судьбу единственной дочери. Еще 15 февраля 1791 года Наташа закончила курс обучения в Смольном институте и временно была помещена у Аграфены Ивановны Хвостовой, своей двоюродной сестры. Однако 3 марта императрица пожаловала Наталью Александровну во фрейлины с содержанием шестьсот рублей в год и поместила у себя. Ужас охватил полководца. Он обращается к Суворочке с наставлениями, разрабатывает для нее целый кодекс правил, стремясь уберечь от неверного шага: «Да охраняет тебя всегда богиня невинности. Положение твое переменяется. Помни, что дозволение свободно обращаться с собою порождает пренебрежение. Берегись этого. Приучайся к естественной вежливости, избегая людей, любящих блистать остроумием: по большей части это люди извращенных нравов. Будь сурова с мущинами и говори с ними немного; а когда они станут с тобой заговаривать, отвечай на похвалы их скромным молчанием. Надейся на Провидение! Оно не замедлит упрочить судьбу твою… Я за это отвечаю». Хорошо зная такого развратника, каким был Потемкин, он сильно боится за нравственность Наташи. Да только ли Потемкин! Не нравятся ему многие, в их числе и гофмейстерина при фрейлинах баронесса Мальтиц, стяжавшая себе худую славу.
В своих опасениях Суворов-отец был не одинок. Недаром один из умнейших людей России той поры, полномочный министр при великобританском дворе С. Р. Воронцов, сказал, что желал бы видеть свою дочь фрейлиной только при Павле I. «При прежнем царствовании, — пояснял он, — я бы не согласился на это и предпочел бы для моей дочери всякое другое место — пребыванию при дворе, где племянницы Потемкина по временам разрешались от бремени, не переставая называться „безупречными девушками“».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});