Дорога соли - Джейн Джонсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А зачем же самим подставлять шею? — спокойно ответил Азаз.
Мясник сжал кулак и с силой ударил им в ладонь.
— Эх, была не была! Плачу еще сотню дирхемов. Может, у вас прибавится смелости.
— Дело не в деньгах. Идти дальше нельзя, кончаются припасы, — покачал головой Азаз.
Мариата хорошо знала эту интонацию. Еще трехлетним мальчишкой Азаз был очень упрям. Когда взрослые пытались заставить его надеть на себя хоть что-нибудь, вопли малыша были слышны далеко за пределами стоянки.
Он твердо посмотрел в глаза мяснику.
Тот не выдержал, отвел взгляд и проворчал:
— А я-то думал, что вы хотите спасти сестру. Ведь она может погибнуть.
Азаз, уже не церемонясь, повернулся к нему спиной и сказал так тихо, что услышала его только Мариата:
— В мире есть вещи и похуже, чем смерть в пустыне. Ночью, когда они уснули, она потихоньку подкралась к одной из их тассуфр,[75] пошарила в ней и нашла кожаный мешок с финиками. Они показались ей удивительно сладкими и вкусными, от наслаждения даже челюсти поначалу сводило. Мариата не удержалась и съела все, косточки складывая в подол, чтобы потом спрятать их где-нибудь между корней. У нее мелькнула мысль, не украсть ли верблюда, но она вспомнила, что братья — опытные следопыты. Они скоро найдут сестру, как бы ни сочувствовали ей. Мясник им заплатил, они связаны долгом, обязательно его отработают, да и отца не станут позорить, против его воли не пойдут. Бычья физиономия ее жениха и его вздорный характер самодура лишь укрепили ее решимость. Она дождется, когда они уйдут. Лучше погибнуть, чем попасть в жены к мяснику.
На следующее утро Мариата проснулась, едва на горизонте забрезжил свет. Серовато-голубой тон сменился темно-оранжевым, который постепенно светлел, заливая ночное небо. Звезды гасли одна за другой.
Первым поднялся Азаз. Он выбрался из-под попоны, которой укрывался, направился прямо к мешкам с провизией, поднял с земли тассуфру, где были финики, и задумчиво взвесил ее на руке. Байе подошел к нему, встал рядом, наклонился, внимательно осмотрел затвердевший песок, потом поднял голову и обменялся со старшим братом многозначительным взглядом. Азаз молча кивнул и приложил палец к губам. Оба оглянулись на храпящего Мбарека. Азаз пошаркал ногой, словно хотел что-то стереть, поднял еще одну тассуфру, озираясь, подошел к ближайшей пальме и повесил так, чтобы ее не было видно.
Потом он направился к верблюдам, лежащим на песке, снял путы с самого маленького и тихо сказал брату:
— Когда мясник проснется, скажи, что один верблюд ночью ушел. Я отправился его искать, а когда найду, догоню вас. Быстро сворачивайтесь и отправляйтесь обратно тем же путем, которым мы пришли. Ждите меня в холмах возле уэда, где на дне лежат синие камни. Я буду там к полудню. — Он дернул голову верблюда за губу, сел на него и заставил подняться. — А если нет, не ждите меня.
Через несколько секунд человек и верблюд скрылись из виду.
Почесывая голову, Байе отправился готовить чай.
Услышав, что они возвращаются, мясник снова заворчал. Ему очень не хотелось отправляться обратно, к тому же пропал верблюд, но уже через час они с Байе уехали. Мариата осталась одна, но не надолго. Совсем скоро в оазисе появилась фигура высокого человека верхом на верблюде.
— Мариата! — крикнул он.
Она не ответила, даже не вышла из своего укрытия.
Азаз подъехал к водоему, дал верблюду напиться, наполнил бурдюк, приложился к нему и негромко сказал:
— Я знаю, что ты здесь. Утром я видел твои следы возле наших припасов, да и финики куда-то пропали. Разве что какая-нибудь обезьяна стащила сандалии моей сестренки из красной кожи с резным узором на подъеме…
Мариата встала и вышла на свет.
— Я не пойду с тобой обратно, и не пытайся заставить.
Голос ее, некогда столь мелодичный и сладкозвучный, что мужчины плакали, слушая ее пение, теперь звучал хрипло, словно ворона каркала.
— Пустыня была неласкова с тобой, сестра, — оглядев фигуру стоявшей перед ним оборванки, заметил Азаз.
— Ее ласки мне дороже, чем все нежности вашего мясника.
— А как ребенок?
Один из братьев впервые упомянул о ее беременности. В Имтегрене оба старались отводить глаза и ни словом не обменялись по этому поводу.
Мариата положила руки на живот, ребенок словно услышал ее и лягнул ногой, а потом еще раз. Она улыбнулась, опустила глаза и вдруг удивленно заметила, как похудели ее запястья. Теперь это были просто кости, обтянутые кожей. Женщина поняла, что под платьем так же торчат ее ребра и кости таза. Когда-то давно Амастан под покровительственным оком луны снимал с нее одежды и гладил пышные, нежные округлости. Что он сказал бы, если бы увидел ее сейчас? Пустыня обглодала Мариату со всех сторон, сняла с нее все слой за слоем. Так знахарка очищает волчий лук. Скоро от былой красоты не останется ничего, один только тощий костяк.
— У нас все нормально, — ответила она.
— Куда пойдешь?
— Домой, рожать ребенка на земле кель-ахаггара.
— Хоггар далеко, сестра, а ты одна. Может быть, вдвоем будет больше шансов добраться?
— А я не одна, нас двое. — Она улыбнулась, тронутая его предложением, пусть и высказанным косвенно. — Возвращайся к своим и не говори обо мне. Ты меня не видел.
Азаз ухватил верблюда за недоуздок и протянул этот ремешок Мариате.
— Это тебе. А вот там, на пальме, висит мешок с едой. Если бы наш отец был здесь, он сказал бы, что я все делаю правильно. Женщину народа покрывала нельзя заставлять идти замуж против ее воли.
Глаза Мариаты наполнились слезами. Она склонила голову, чтобы брат не видел, как она плачет.
— Тебя разве не накажут за то, что ты потерял верблюда?
— Не слишком велика потеря. Накажут, подумаешь. К востоку отсюда есть дорога. По ней не ходи. Она идет на Тимимун и Тиндуф, ее патрулируют военные на машинах. Но ориентируйся по ней. Ночью пересеки ее и двигай в сторону равнины Тидикельт, где увидишь холм с тремя вершинами, оттуда поверни на восток и иди три дня. Как зайдет солнце, поднимется ветер, повернись к нему лицом и продолжай двигаться. По левую руку на небе появится Проводник и пойдет по небосклону прямо перед тобой. Когда он скроется за линией горизонта, продолжай идти так, чтобы Северная звезда была у тебя за спиной, а Дочери — перед тобой. По пути у тебя будут колодцы, но нечасто и на большом расстоянии. Земля станет постепенно подниматься. Иди все время прямо и доберешься до Абалессы. Верблюдицу зовут Такамат. Обычно она смирного нрава, но может быть и своевольной. Вы с ней поладите.
Такамат звали служанку, которая шла по пустыне с прародительницей.
Мариата удивленно подняла голову. Ее поразила не только мрачная ирония этого совпадения, но и неожиданная изобретательность брата. По щекам женщины потекли слезы.
— Тин-Хинан должна гордиться своими потомками, — сказала она и взяла недоуздок.
Теперь будто сама жизнь пойдет у нее на поводу. Тонкая плетеная веревка в руке казалась ей странно тяжелой.
— Особенно женщинами, — прибавил брат.
Они коснулись ладоней друг друга, Азаз повернулся и пошел прочь, расправив плечи и широко размахивая руками. Фигура его быстро уменьшалась на желтом фоне песков и через несколько минут пропала из виду.
Глава 31
В лагере мы оставались три дня. Вокруг бушевала песчаная буря, и передвигаться куда бы то ни было не представлялось возможным. Странно об этом говорить, но эти три дня были самыми счастливыми в моей жизни. Нас с Таибом оставили вдвоем, и в любое другое время я нашла бы эту ситуацию невозможной, поскольку в замкнутое пространство палатки были втиснуты два столь разных человека. Но страх перед людьми, мучивший меня всю взрослую жизнь, и вечная настороженность куда-то пропали, испарились. Возможно, этому способствовал полумрак палатки. Она оказалась превосходным местом для исповедей, признаний и откровенности. Мы лежали на спине, глядя вверх, в темноту, задавали друг другу вопросы, с которыми всегда хочется обратиться к человеку, который, как тебе кажется, будет играть в твоей жизни важную роль, и оба несли прекрасную чушь, возвышенную и столь же нелепую. Я спрашивала, почему он до сих пор не женился, сколько раз влюблялся и как же вышло, что это ничем не закончилось. Верит ли он в загробную жизнь, хотел бы иметь детей, чему его научили в жизни собственные ошибки, какую он слушает музыку, какое его любимое блюдо, каковы самые счастливые воспоминания и какой он помнит самый смешной анекдот. Мы лежали совсем близко, но не касались друг друга, что-то шептали, смеялись, дремали. Наконец Таиб спросил, как я жила в Лондоне, как прошло мое детство, и я рассказала про свою палатку в саду, про игры в войну с друзьями-мальчишками, про то, как мы бегали полуодетыми и сражались деревянными саблями.