Демократы - Янко Есенский

«…Бог наш един… начало одно. Конец один… Зачем же повторять одно и то же, — ведь мы одного поля ягоды, и раз мы одним миром мазаны, будем единодушны и проголосуем за первый номер…»

Приходил другой:

«…Почему один? Не верьте! Вдвоем легче путь коротать. Кто хвалится тем, что он социалист, или еще чем-нибудь, тот грехом хвалится, а кто грехом хвалится, грешит вдвойне. Ум хорошо, а два лучше. Двум петухам нечего делать на одной навозной куче. Не будем же грызться, как две собаки, не станем повторять дважды, что палка — о двух концах… Да здравствует второй номер!..»

Через несколько дней появлялся третий:

«…Братцы и сестрицы!.. Недаром говорят: обещанного три года ждут. Бог троицу любит! И бог триедин… Разве вы не знаете поговорки: Куд-куда! Кудах-тах-тах! Три яичка за трояк. Сплотимся же вокруг тройки!»

Изобретательность сторонника пятой партии была скромнее:

«У нас у всех по пять пальцев, так возьмемся за дело всей пятерней. Слава пятерке!»

А вот на стороне приверженцев семерки было само небо. К их услугам было семь дней недели, семь смертных грехов с дьяволом, который ни за что ангелом не станет, хоть его в семи костелах окрести. У них под рукой были и семь неурожайных лет египетских. Служили им и фольклор: «Юбок семьдесят купила…», и астрономия, потому что Большая Медведица состоит из семи звезд. Ну, а уж если всего этого не хватало, выручали «семь страстей Христовых»[29].

Естественно, что эта партия имела успех.

Сторонникам восьмерки пришлось поломать голову, прежде чем они что-нибудь выдумали. Некоторые агитаторы вещали толпам:

Весть благую мы приносим!Голосуй за номер восемь!

Им часто приходилось прибегать и к восьмому чуду света.

Агитировавший за девятку намекал на девятый вал. Если уж ему ничего более подходящего на ум не приходило, он обращался к поэтическому умножению:

Трижды три — девять ведь,кто не с нами, тот медведь, —

а поэтому…

Превозносившие десятку пускали в ход «без десятков и счету нет», вспоминали, что еще «встарь на храм десятину давали». Обычно у них на каждый палец приходилось десять доводов, почему нужно голосовать именно за них. Если кандидат ораторствовал в липтовском округе, обязательно декламировал:

Город Сваты Ян горит,десять воронов летит.

Тринадцатая партия отыгрывалась по большей части известным: «Тринадцать, бог с нами!» Очень помогал тринадцатый апостол.

Представитель шестнадцатой партии, вспомнив детскую игру, захлебываясь, возвещал: «Я пишу, пишу, пишу, шестнадцать палок напишу». Или: «Голосуй за номер шестнадцать, чтоб не было тебе кругом шестнадцать!»

«Всякое дыхание да хвалит господа» — годилось партиям от второй до четвертой и от девятой до двенадцатой, в зависимости от номера партии, которая в данный случай приходила.

Песенка «Пробило раз» не подходила, она была чересчур тороплива и, не успев обрадовать, что «пробило раз», тотчас же спешила уверить, что «пробило два»; «мелет с пятого на десятое» тоже нельзя было использовать, это можно было отнести к нескольким партиям; не годились также и «где прокормятся двое, там и третий не помеха», и «где пять горошин варится, там и он — шестой». Это было что-то неопределенное, и выступления, где четвертая горошина прибавлялась к трем или шестая — к пяти, могли быть сочтены умышленным ренегатством. Отвергли и сомнительное обращение к такому фольклору: «Четыре четырки и две растопырки», хотя фольклор и Яношик были как раз в моде.

Крестьянская партия, как и все, выступала под номером — четвертым.

Если отвлечься от школьников и чиновников, то четыре — цифра вполне приличная и скромная{128}, но что только не сопровождало ее в речах «хлебороба» Петровича! Цилиндр фокусника — тьфу по сравнению со шляпой кандидата в парламент. Стоило совсем чуточку помешать в шляпе палочкой, и из нее вылетали не только окольцованные голубки, но и жареные утки с буханками белого хлеба, бочонки вина, сушильни табака, вырастали леса, многоэтажные дома, казармы, жандармы, армия, элеваторы, фабрики, банки, в которых раздавали деньги, кооперативы, в которых легко хозяйничать, машины, железные дороги, каменные мосты, бетонированные шоссе.

— Боже праведный! У вас нет почты? Вам приходится ходить в соседнее село? — не верил своим ушам Петрович, балансируя на бревнах возле костела в Малой Веси перед толпой крестьян. — Да любой из вас мог бы стать почтмейстером![30] И помощник старосты, и пономарь. Читать-писать умеют, в какую графу что занести — догадаются, поставить печать на бумагу, а не на лоб — сообразят, привыкли с ней обращаться, считать до трех тысяч — не бог весть какая премудрость; вот, значит, почтмейстер у вас уже есть… Ясно, как дважды два — четыре, почта у вас будет. Да здравствует четверка!

— Да здравствует! — откликнулась народная масса.

— Может быть, вам нужен жандармский пост? — щекотал он воображение собравшихся. — Будет. Только подберите в жандармы парней порасторопней и сообщите мне. Пора положить конец дракам по воскресеньям… Выпасы?.. Мы возьмем выгодный заем, купим у графа лес на Концегорье, выкорчуем, за корчевку хорошо заплатим, а из заработка покроем долг. Чего проще… Правда, придется проголосовать за партию под номером четыре. Только мертвых четверо несут, а мы живые люди, сами себе поможем…

— Строительство моста через Быстру тянется уже третий год? — с негодованием восклицал он в Кокошовицах, и глаза его чуть не вылезали на лоб. — За кого же вы голосовали в прошлый раз?.. А, конечно, за национальных социалистов, — он вытащил из кармана «Братиславана», — послушайте, что о них пишут: «…Ведь это сплошь одни «zřízenci» да «ouřadové»[31],{129}, бесстыжие нахалы. Их грязные грошовые газетенки подвергают надругательству все, что делается на пользу государства и словаков. Шуты гороховые, пижоны. Клоака городская. Собаки приблудные. Ценности создаем мы, а не их трактирная политика… Они несут заразу, разруху…»[32] …Вот что пишут о них, и ваш мост никогда не будет достроен, если вы не исправитесь. Голосуйте за нас, и мост будет ein, zwei, drei, vier![33] И чтоб слова его прозвучали убедительнее, он, сорвав с головы шляпу, процитировал:

Ползут втихомолкучетыре волка.Вон, вон, злодеи! —

и заключил:

Слава четверке!

— Слава, — отозвались кокошовчане.

— Я слышу жалобы и нарекания, — хватал он за самое сердце сельничан, — у вас нет денег даже на соль, вам не во что одеться-обуться? Не хватало еще, чтоб мы голодали!

Он вырвал листок из блокнота, куда записывал жалобы, и торопливо черкнул: «Отправьте немедленно четыре вагона крупы и четыре — фасоли. Угроза голодного тифа. Люди уже мрут».

— Отнесите на почту. Краевое управление в Братиславе на то и существует, чтоб заботиться о нас, — шевельнул он усами, изображая усмешку, — не следует отчаиваться. Помощь обеспечена. «Четверочники» не допустят голода. Так будем же петь, и нечего вешать нос до земли:

Пырибыри, пырибыри.Девок у меня четыре…

Но в тот же миг внутри у него замерло: эта прелестная веселая песенка совершенно не годилась для агитации, и точно, — Дюро Замочник вытер нос указательным пальцем и, переступая с ноги на ногу, как будто ему жгло пятки, неожиданно подтянул:

Может, пять, а может, шесть,у меня на выбор есть…

Стоящие рядом нахмурились — чего мешаешь пану депутату сулить нам золотые горы? Но нашлись и такие, что, загоготав, подхватили:

Может, пять, а может, шесть,эх, у меня на выбор есть.

Петрович остолбенел. Песенка была явно неподходящая. Она пропагандировала пятую и шестую партии. Он описал правой рукой широкий полукруг, требуя тишины, а когда шутники угомонились, торопливо заговорил, не имея времени обдумывать свои слова: