Друид - Клауде Куени

Очень долго мы ехали молча, лишь изредка перебрасываясь фразами. Впереди скакал Кунингунулл с одним из своих воинов, которого звали Дико, следом за ними — я и Ванда, а два римлянина замыкали нашу небольшую процессию. Офицер, которого назначили главным, был опытным военным из штаба самого Цезаря. Он отвечал за планомерное использование ресурсов, обнаруженных в так называемой «дикой местности, заселенной варварами». Тщательно записывая и сопоставляя количество имевшихся в его распоряжении запасов, он должен был помогать правильно планировать работу вспомогательных войск, которые обеспечивали легионы всем необходимым: зерном, кормом для лошадей, водой и дровами. Наверняка любой встретивший нас подумал бы, что мы очень странная компания. Двое ехавших впереди разговаривали на кельтском, мы с Вандой обменивались фразами на германском, поскольку не хотели, чтобы нас кто-нибудь подслушал, а хмурые римляне, почти все время молчавшие, лишь изредка обращались друг к другу на латыни.

На раба, который ехал самым последним и вел в поводу лошадей, никто не обращал внимания — к нему относились так, словно он был частью поклажи, которая тем не менее могла выполнять кое-какие несложные поручения.

Еще утром мы вброд перешли Родан и поехали вдоль правого берега. Нам приходилось пробираться через образованные отвесными скалами ущелья, при одном взгляде на которые душу наполняла тоска, а в голове начинали лихорадочно метаться мысли о злых духах и привидениях. В сумерках валуны с причудливыми контурами и очертания утесов на фоне пока еще светлого неба казались еще более угрожающими. Нам чудилось, будто мы видим чьи-то глаза в густых кустах, корни которых, словно высохшие руки мертвецов, торчали из земли. Всех нас не покидало ощущение, будто за нами постоянно следят. Неужели мы оказались в царстве теней, населенном душами умерших? Ветер уносил звуки наших голосов, словно невесомые снежные хлопья, бросал их на каменные глыбы и швырял назад в ущелье, исказив до неузнаваемости. Слова, сказанные абсолютно спокойным тоном, казались отчаянным криком о помощи, который никто из нас не хотел слышать.

Похоже, сопровождавшим нас римлянам еще не случалось попадать в такие ситуации — они притихли и, пытаясь держаться с достоинством, прилагали максимум усилий, чтобы мы не подумали, будто в их сердца закрался страх. Молодому трибуну постоянно приходилось останавливаться, чтобы опорожнить свой мочевой пузырь. Этот факт всех нас очень забавлял, и на каждую его просьбу сделать остановку мы отвечали сдержанными ухмылками.

Вечером весь наш небольшой отряд собрался у костра. Раб молол зерно, замешивал тесто и пек на углях небольшие лепешки. Такой хлеб назывался «panis militaris[46]». Нашу трапезу дополняли галльский сыр, сало и поска — прекрасно утоляющий жажду напиток из воды и уксуса. Обоим офицерам хлеб совершенно не понравился. И наверняка (конечно, если бы у них была такая возможность) они бы с удовольствием выпили разбавленного вина вместо этой горьковатой бурды.

— Фусцинус! — заорал на своего раба молодой трибун. — Твой хлеб невозможно есть. Меня от него тошнит!

— Панис милитарис всегда быть черный, господин, — ответил Фусцинус, нисколько не смутившись. — Так меня научить, господин.

Фусцинусу наверняка уже перевалило за тридцать. Скорее всего, он стал рабом, еще когда был юношей. Всем своим видом и сдержанными ответами на нападки господина Фусцинус показывал окружающим, что готов выполнять любые приказания. Раб был воплощением покорности. Его имя образовалось от уменьшительной формы слова «темнокожий». Если бы какой-нибудь хозяин вышел в Риме на форум и заорал: «Фусцинус!» — то наверняка к нему сбежались бы сотни рабов, получивших такое же имя. У раба был просветленный взгляд человека, который многое пережил и уже смирился со своей судьбой.

Несмотря на довольно высокий рост и очень крепкое телосложение, Фусцинус вел себя чрезвычайно послушно и во всем беспрекословно подчинялся своему хозяину, словно собака, которую дрессировали с применением невероятно жестоких методов. Следует признать, что есть немало людей и собак, которые подчиняются исключительно из страха. Не знаю, приходилось ли рабу молодого трибуна когда-либо служить в армии и сражаться на поле боя. Меня так и подмывало спросить об этом Фусцинуса, но я решил, что лучше не задавать ему подобных вопросов. Взглянув на него в очередной раз, я понял, что этот человек перенес за свою жизнь очень много страданий.

При любой удобной возможности римский трибун изображал из себя невероятно богатого патриция, который считал ниже своего достоинства употреблять в пишу блюда, отличающиеся от той изысканной еды, к которой он привык. На самом же деле он был всего лишь всадником! А всадником в Риме мог стать любой гражданин, располагавший суммой в четыреста тысяч сестерциев и больше.

— От Фусцинуса вряд ли можно дождаться приличного белого хлеба, — попытался блеснуть своим остроумием юнец. В ответ на его шутку офицер лишь устало улыбнулся. Ему наверняка перевалило за сорок, так что на вздор, который несут заносчивые молокососы, он уже не обращал никакого внимания. Разве они что-то понимают в жизни?

— Белый хлеб нехорошо, господин, черный хлеб хорошо для желудок…

— Вы только послушайте, что говорит этот чернокожий иберийский засранец! Он пытается нас поучать. Значит, ты имеешь наглость утверждать, будто все, кто живет в Риме, питаются неправильно?

— С каких это пор в Риме живут только всадники и патриции? — нехотя спросил офицер у молодого трибуна.

Оба кельта тихо рассмеялись. Похоже, они поняли, на что намекал командир нашего отряда. Кунингунулл порылся в своей сумке, достал оттуда кусок хлеба и бросил его трибуну.

— Вот, отведай галльского хлеба. Он белый. Дрожжи для его выпечки мы делаем из пены, образующейся на поверхности бочек, в которых бродит пиво. Поэтому хлеб получается очень мягким белым и воздушным.

Молодой римлянин с отвращением поморщился, услышав объяснение Кунингунулла, и начал внимательно рассматривать хлеб. Наконец, решившись попробовать его, трибун откусил небольшой кусок с таким видом, будто его заставили зубами оторвать голову дохлой крысе. Все сидевшие вокруг костра наблюдали за ним. Через некоторое время, тщательно прожевав хлеб, трибун протянул буханку офицеру со словами:

— Подобную выпечку вы могли бы покупать у галлов для своих солдат. Им она наверняка придется по вкусу.

Офицер взял в руки ломоть галльского хлеба, откусил немного и, даже не дожевав его, проворчал:

— Совсем недурно! — По его лицу было видно, что хлеб ему очень понравился. Затем командир нашего отряда вновь обратился к Кунингунуллу: — Но наши легионеры обязательно должны есть panis militaris, в противном случае их желудки не смогут переваривать пишу.