После десятого класса. Под звездами балканскими - Вадим Инфантьев

— Нашли время. Отпустить!

В белой черкеске на белом коне Скобелев проехал с триумфом по городу. Затем, собрав командиров частей, объявил о незамедлительном марше на Константинополь и что в ближайшее время Главная квартира разместится в Адрианополе.

Струков вел свой отряд на пределе выносливости, устраивая дневки на третий день, уверенный, что если турки спешат, не щадя сил, то скоро выдохнутся. И поэтому методично, неуклонно догонял неприятеля. На дороге стали попадаться брошенные поломанные повозки, болгарский скарб, испорченное оружие. Часто головная походная застава настораживалась, заметив в стороне в лесу людей. Они прятались, перебегали, словно готовились к атаке. Но потом, как повелось, к дороге направлялись один или два старика. Навстречу им кричали:

— Да идите же, старые, не бойтесь, мы — русские!

Старики подходили ближе и, окончательно убедившись, подавали знак руками. Тогда к дороге устремлялась толпа оборванных, изможденных людей. Они жаловались, что турки их ограбили дочиста.

В селе Баба-Ески нашли остывающий труп священника с перерезанным горлом. Он не сказал башибузукам, где хранятся церковные деньги и куда спрятались болгарские девушки. Пытать его уже не было времени.

На подходе к Люлле-Бургассу драгуны захватили огромный обоз беженцев. Объясняли, что впереди их ждет голодная смерть, советовали одуматься и воротиться. Некоторые беженцы послушались и отправились назад под охраной драгун.

И вот впереди блеснуло море, открылся красивый город Силиври. Он молчал. Ни один житель не вышел навстречу.

— Разрешите, я рискну, поеду, Александр Петрович, — предложил Верещагин. — Они просто выгадывают время: видимо, уже есть какая-то договоренность о линии перемирия и они хотят удержаться здесь.

— С богом, Василий Васильич!

Верещагин ехал один по чужому городу. На улицах было людно и тихо. Безмолвно кричали только взгляды. Восторженные у жителей и остервенелые у турецких офицеров и солдат. Посланца препроводили к Идеат-паше. Верещагин представился как секретарь генерала Струкова, отлично понимая, что никто не поверит — ведь без погон и аксельбантов! Заявил, что генерал требует немедленно очистить город.

Неприязненно разглядывая странную личность, отлично изъясняющуюся по-французски, Идеат-паша ответил, что на отход из города он не имеет приказаний. Верещагин стал настаивать. В это время в город въехал Струков с эскадроном драгун. Идеат-паша заявил, что линия перемирия должна проходить не по Чатылдже, а по Силиври. Тут только Струков догадался, что определена демаркационная линия и что турки хитрят. Молча вышел на балкон и гаркнул на всю улицу:

— Батарею ко мне!

Паша засуетился:

— Скоро придет ответ, я запросил свое командование.

— Знать ничего не знаю! — огрызнулся Струков и снова крикнул: — Батарея, к бою!

— Уже получен ответ, сейчас выступаем, — ответил Идеат-паша.

— Давно бы так, — буркнул Струков, устало садясь на низенький диванчик.

Утром остальные полки Струкова вошли в город, и турки начали отходить.

А передовой отряд «белого паши», как прозвали Скобелева турки, вышел к Чекменджинским укреплениям и увидел, как тысячи людей и лошадей копошатся на бастионах, усиливая их, и все знали, что оборонять их некому. За укреплениями угадывался Константинополь.

У крыльца небольшого домика, сбросив черкеску, умывался генерал Скобелев. Денщик лил ему воду из ведра, в котором позванивали прозрачные льдинки.

Кавалеристы не спеша чистили коней, разводили костры на берегу моря, дивясь его голубизне, рассуждали о том, когда отправятся по домам.

Группа молодых офицеров стояла в раздумье, и один заметил:

— Черт те что творится! За свою историю русская армия побывала почти во всех крупных европейских столицах, кроме Мадрида и Лондона. И ни разу в Константинополе! И только потому, что этому препятствовали почти все столицы европейских государств…

Сияло весеннее солнце. Безмятежно переливалось море. На многострадальную болгарскую землю опускался мир.

Ленинград, 1978 г.

Владимир Ляленков

О старшем товарище

Руководил литобъединением в Ленинграде при издательстве «Советский писатель» Леонид Николаевич Рахманов. Организационными вопросами ведала редактор книжного издательства Маргарита Степановна Довлатова. Поздней осенью 55-го года мы собрались в очередной раз в комнате редакции. Маргарита Степановна представила нам высокого флотского офицера. Это был Вадим Инфантьев. Он прочитал рассказ «Технари».

Первые недели войны. Где-то на Балтике, на острове, находился аэродром наших истребителей. Побережье заняли фашисты. Последние летчики улетели с острова, остались шестеро техников, одиннадцать разбитых истребителей. Враги вот-вот нагрянут на остров. Ни один из «технарей» никогда не летал. Они ремонтировали самолеты, готовили их к полетам. Из одиннадцати самолетов они кое-как залатали шесть, решили перелететь к своим. Первая машина взлетела, тут же рухнула и взорвалась. Только троим удалось перемахнуть к своим. Да и те, приземляясь, чуть не погибли, не умея сажать самолеты.

Я не воевал, ибо был мал, но войну хорошо помнил. Войну в ту пору еще помнили все. Рассказ приняли с восторгом: он был краток и динамичен. Виктор Курочкин — он воевал танкистом — эмоциональный донельзя, малейшую фальшь отмечал ядовитым хохотом, криками: «Чепуха! Брехня!» Тут он прослезился, поздравил автора.

Через год я защитил диплом, уехал по распределению на работу. Бывая в Ленинграде, виделся с Инфантьевым редко. Мы приветливо здоровались, коротко обменивались новостями. Он носил тогда военную форму, водился с бывшими фронтовиками.

Родился Вадим Николаевич Инфантьев в Сибири, под Томском. Среднюю школу закончил в Сарапуле, на Каме. В школьные годы он писал стихи, хорошо рисовал, мечтал стать художником. А когда закончил школу, решил стать строителем, архитектором. В 1939 году поступил в Ленинградский строительный институт. Время было тревожное: назревала война. В том же, 1939 году его, как и других юношей, ставших студентами, призвали в армию. Направили учиться в школу младших командиров зенитной артиллерии.

Воевать Инфантьев начал сержантом. В ту пору зенитные батареи, и наши и немецкие, вели огонь при помощи ПУАЗО — центрального прибора управления артиллерийским зенитным огнем. Батарея могла вести огонь по какой-то одной цели. Враг засекал батарею, совершал на нее «звездный» налет — с разных сторон налетал и бомбил. Или накрывал батарею артиллерийским огнем. Юный командир орудия сержант Инфантьев долго ломал голову: как переделать прицел орудия, чтобы оно могло самостоятельно вести огонь по самолету, без центрального прибора? Долгое время в минуты затишья он что-то рисовал, чертил, рассчитывал. Решение пришло. Переделка прицела очень простая, можно выполнить в своих мастерских. Командование поддержало затею. Инфантьеву выделили орудие, расчет и тягач. Сутками он не выходил из мастерской. Пушку с новым прицелом опробовали, и он стал командиром отдельного кочующего орудия. Его направили в район Невской оперативной группы войск. С правом свободного маневрирования в этом районе. Когда в небе появлялся воздушный разведчик, батареи молчали, чтоб не выказать себя, а пушка сержанта Инфантьева палила по одиночному самолету. Отстреляется — и меняет позицию на лесной дороге. Враги засекали орудие Инфантьева, бомбили потом пустое место. И так воевал расчет юного командира до прорыва блокады. Он вернулся на свою батарею. И во время прорыва на дивизион Инфантьева враг обрушил шквал огня, а батарея его сбила два самолета и потеряла только двух человек.

Не оставляла молодого сержанта жажда творчества, изобретательства, он разрабатывал новые усовершенствования, продолжал писать стихи, делал зарисовки.

После прорыва блокады Инфантьева, ставшего уже офицером, назначили заместителем командира дивизиона.

26 марта 1944 года Инфантьева контузило при очередной бомбежке. Месяц он пролежал в госпитале. Затем его назначили начальником школы радистов. Правда, в радиотехнике, как он сам говорил, он ни черта не понимал, но организатором оказался хорошим. Потом его назначают начальником штаба зенитного дивизиона, охранявшего объекты Петроградской стороны. В это-то время он и начал писать прозу.

Он отнес свою первую повесть в журнал «Звезда». Тут начались мытарства нравственные. Ему советовали одно в повести усилить, оттенить, выделить, другое — сократить, снизить. Он терпеливо внимал этим советам, однако повесть так и не увидела света. Зато Вадим Инфантьев приобщился к литературной среде, познакомился со многими литераторами: тогдашним ответственным секретарем журнала Антониной Голубевой, Ильей Груздевым, Геннадием Гором, с веселым старшим лейтенантом Михаилом Дудиным, с танкистом и поэтом Сергеем Орловым.