В поисках древних кладов - Уилбур Смит

Камачо обхватил ладонями сигару, глубоко затянулся и прищурился: свет разгоравшегося дня слепил глаза. Солнце смыло с пейзажа все краски, лишь под камнями и деревьями лежали тени, темные, с резко очерченными краями.

Через узкую лощину очень медленно двигалась колонна людей. Вряд ли они делают больше двух километров в час, прикинул Перейра.

Он снял фетровую шляпу и осторожно выпустил туда дым. Дым не повис столбом в воздухе, привлекая внимание наблюдателя, а рассеялся в ничто.

Камачо не видел ничего странного в том, что готтентотский воин несет впереди колонны английский флаг. Даже в этом пустынном, Богом забытом уголке планеты, где серая пыль давно осела на высокие горы, а цепкий терновник обвил холмы, флаг обещал защиту, служил предупреждением для тех, кто может встать на их пути. В Африке все караваны шли под флагом.

Камачо снова затянулся черной сигарой и еще раз подивился, каким безошибочным оказался совет его брата Альфонсе. Сделать дело можно только ночью. Колонна растянулась больше чем на полтора километра, между группами носильщиков оставались большие промежутки — а с ним было всего восемнадцать человек. Если напасть среди бела дня, ему придется сосредоточить силы на готтентотских воинах, идущих впереди и позади каравана. Он ясно представил, что произойдет после первого выстрела. Сотня носильщиков бросит поклажу и разбежится по кустам, а когда схватка закончится, нести добычу будет некому.

Кроме того, ему обязательно нужно было дождаться, пока к каравану присоединится англичанин. Перейра догадывался, что Зуга Баллантайн отправился на разведку или на охоту и до наступления ночи вернется в колонну.

Женщина была там. Камачо увидел ее. Она ступила на бревно, лежащее поперек тропинки, мгновение балансировала на нем, длинноногая, в этих сводящих с ума брюках, а потом соскочила на землю. Камачо провел несколько приятных минут в эротических мечтаниях. У него двадцать дней не было женщины, и это придавало его похоти, не притупившейся от долгого жаркого пути, особую остроту.

Он сладко вздохнул и снова прищурился, задумавшись над более неотложной задачей. Альфонсе был прав, им придется ждать до ночи. Сегодня будет хорошая ночь для такого дела, луна должна взойти очень поздно, за час до полуночи.

Он дождется, пока вернется англичанин, пока весь лагерь ляжет спать, костры погасят, а готтентотские часовые задремлют. Потом, когда взойдет луна, а жизнь в лагере совсем замрет, он со своими людьми возьмется за дело.

Все его люди хорошо владели ножом, и совсем скоро им представится случай еще раз это доказать. Он сам засветло запомнит расположение часовых. Начать надо именно с тех, кто стоит на посту. Их будет трое или четверо, не больше, полагал Камачо. Затем они займутся спящими готтентотами — эти наиболее опасны. А потом настанет час возмездия.

Он сам войдет в палатку к женщине — при этой мысли Камачо поерзал и одернул рубаху. Жаль, что он не сможет в придачу заняться англичанином. На это дело он пошлет двоих лучших людей. Он мечтал о том, как вонзит между ягодицами англичанина длинный деревянный кол, а потом будет держать пари, долго ли он проживет, развлекая себя и спутников и одновременно мстя за прошлые унижения.

Потом он с неохотой, но благоразумно решил, что лучше не рисковать, особенно с таким противником. Лучше всего перерезать ему горло во сне. Вместо этого они могут поразвлечься с женщиной, твердо решил Камачо.

Единственное, о чем он жалел, так это о том, что пробудет с ней очень мало времени, всего несколько минут, а потом другие потребуют своего. Впрочем, ему хватит. Странное дело — жгучее желание терзает его долгие месяцы, а насытить его можно за считанные минуты, и после короткой разрядки наступает безразличие и отвращение. Философская мысль, заметил Камачо. Он в который раз поразился собственной мудрости и пониманию высоких материй. Он часто думал, что если бы научился читать и писать, то мог бы стать великим человеком, таким, как его отец, губернатор. В конце концов в его жилах течет кровь аристократов и донов, только чуть-чуть разбавленная.

Перейра вздохнул. Да, пяти минут хватит, а потом женщиной завладеют другие, а когда и они кончат, вот тогда и можно будет делать ставки в игре с длинным деревянным колом, и, разумеется, найдется куда более занятное местечко, чтобы его воткнуть. При этой мысли он хохотнул вслух и в последний раз затянулся сигарой. Сигара стала такой короткой, что красный огонек обжег пальцы. Он бросил окурок и раздавил его каблуком. Затем неслышно, как пантера, скользнул по склону и, крадучись, сделал широкий круг, чтобы обогнать медленно ползущий караван.

Зуга оставил носильщиков следить за коптильными полками, подкладывать в огонь влажные поленья и переворачивать красные ломти мяса, чтобы они коптились равномерно. Работа была утомительной, так как требовалось все время охранять полки от гиен и шакалов, от ворон и коршунов, вьющихся над лагерем, да к тому же пилить дрова и плести корзины из коры мопане, чтобы нести копченое мясо.

Когда Зуга отправился обратно, чтобы найти главный караван и привести его к месту буйволиной охоты, Ян Черут с радостью улизнул вместе с ним. Даже мухи цеце не могли испортить ему настроения. Уже неделю или больше они провели в «стране мух». Том Харкнесс называл этих докучливых насекомых «стражами Африки», и, действительно, из-за них обширные территории были недоступны для человека с его домашним скотом.

Мухи цеце явились одной из многих причин, по которым португальская колонизация ограничивалась узкой полосой прибрежных низменностей. За эту смертоносную преграду не могла проникнуть кавалерия, а тягловый скот не мог везти военные обозы дальше побережья.

Надоедливые насекомые также были причиной того, что Зуга не пытался везти припасы ни в повозках, ни на вьючных животных. С караваном не шло даже ни одной собаки, ибо только человек и дикие звери были невосприимчивы к ужасным последствиям укуса.

В некоторых районах «мушиного пояса» насекомых так мало, что они лишь слегка беспокоят, но в других кишат, как роящиеся пчелы, и терзают и преследуют людей даже в лунные ночи.

В этот день, возвращаясь, чтобы встретиться с колонной, Зуга и Ян Черут подверглись самому ужасному нападению мух — за все время путешествия по долине Замбези такого с ними не случалось ни разу. Мухи поднимались с земли, плотно облепляли ноги и роились на шее и между лопатками, так что охотникам приходилось то и дело по очереди заходить друг другу за спину и стряхивать насекомых свежесрезанным буйволиным хвостом.

«Мушиный пояс» кончился так же неожиданно, как начался, и, благословляя избавление от пытки, оба присели отдохнуть в тени. Через полчаса они услышали далекое пение и, ожидая, пока караван приблизится, курили и вели обрывочный разговор, как добрые друзья, которыми, в сущности, и стали.