Ван Гог, Мане, Тулуз-Лотрек - Анри Перрюшо

К сожалению, кров и содержание в Сент-Обене стоят шесть франков в день. Для Винсента это слишком дорого. Поэтому он решает поселиться в более скромном кафе, расположенном на главной площади городка, против мэрии; хозяин этого кафе Гюстав Раву запросил всего три с половиной франка.

За такую цену Винсенту, конечно, не приходится рассчитывать на большие удобства. Ему сдали мансарду под самой крышей, побеленную известкой узкую клетушку (в ней едва уместились походная кровать и стул), с маленьким слуховым окном. Винсент привез с собой свой последний автопортрет – аскетизм лица на полотне гармонирует с аскетизмом пустой комнаты.

Винсенту нравится Овер. Он «очень интересен по цвету», «красив», «настоящий деревенский пейзаж, характерный и красочный». В частности, Винсента умиляют старые соломенные крыши, напоминающие ему родной Брабант. Он ничуть не жалеет, что уехал из Сен-Реми (он с радостью отмечает, что все симптомы его болезни исчезли), но не жалеет и о том, что пожил в Провансе: он уже чувствует, что пребывание на юге позволяет ему зорче видеть север.

Едва успев обосноваться на новом месте, он берет в руки кисть. Поскольку каштаны стоят в цвету, он пишет два этюда каштановых деревьев: розовые каштаны и белые каштаны. После долгого заточения дни кажутся ему неделями, и он пишет не покладая рук.

К началу июня Винсент полностью освоился в Овере. Он регулярно навещает доктора Гаше, который каждый раз приглашает его к обеду. Эти трапезы из четырех, а то и пяти блюд, слишком обильные по мнению Ван Гога, для Винсента тяжелая повинность. Но он безропотно покоряется ей, чувствуя, что эти завтраки, обеды и ужины доставляют удовольствие доктору, напоминая былые трапезы в кругу семьи. Каждый раз, навещая доктора, Винсент пишет картину в его саду.

С первого же дня знакомства доктор Гаше выразил желание посмотреть работы Винсента. Он пришел в кафе Раву, поднялся по узкой лестнице, ведущей в мансарду, и долго рассматривал картины, живописное богатство которых так контрастировало с монашеской бедностью маленькой каморки. Из слухового окна падал свет на автопортрет Винсента, на копию «Пиеты» Делакруа, на «Арлезианку», на новые полотна, которые теперь ежедневно – по одному в день – прибавлялись к старым холстам, точно талант художника бил неиссякаемым, щедрым ключом. Покачав головой, доктор Гаше прошептал: «Как трудно быть простым!» Для него, наперсника многих художников, который одним из первых оценил творчество Сезанна, сомнений нет: человек, который стоит перед ним в рабочей блузе, человек, только что вышедший из сумасшедшего дома, на лице которого выжгло свои следы безумие и житейские горести, – гений масштаба величайших мастеров.

Доктор и художник понимают друг друга с полуслова. Их взгляды на живопись полностью совпадают, и даже в их характерах, склонных к меланхолии и унынию, есть некоторое сходство. Винсент уверяет брата, что Гаше «такой же больной и нервный человек, как мы с тобой». Само собой, Винсент пишет портрет доктора Гаше. Он изображает его в белой фуражке и синем пальто с веточкой наперстянки, символизирующей болезни сердца, которыми усердно занимается Гаше. Доктор восхищен портретом, «он захлебывается от восторга», – пишет Винсент. Чтобы доставить доктору удовольствие, Винсент обещает написать для него второй вариант портрета и по просьбе Гаше повторить для него копию «Пиеты». Зато он надеется, что Гаше раздобудет ему модели. «Я чувствую, – пишет он брату, тронутый дружеским отношением доктора, – что он нас поймет и будет помогать в нашей работе от полноты души, без всякой задней мысли, из любви к искусству».

Доктор Гаше почти уверен, что припадки у Винсента больше не возобновятся. Навестив в Париже Тео, он даже заверил его, что его брат выздоровел. И в самом деле, Винсент чувствует себя превосходно. Он ложится в девять часов, встает в пять, ведет размеренный образ жизни и работает с увлечением. «Я гораздо уверенней владею кистью, чем до поездки в Арль», – пишет он. Но, несмотря на эту легкость, он снова, как, впрочем, и всегда, жаждет учиться. Он просит брата, чтобы тот как можно скорее прислал ему упражнения Барга «Рисунки углем», которые снова хочет копировать.

В воскресенье 8 июня в гости к Винсенту приехал Тео с семьей. Встречая родных на вокзале, Винсент принес в подарок ребенку птичье гнездо. Гнездо для художника – символ той «настоящей жизни», с мечтой о которой сам Винсент простился навсегда. Он еще в Арле понял, что ему на роду написано не знать иных женщин, «кроме женщин за два франка, предназначенных для зуавов». Но теперь по крайней мере Винсент живет поблизости от брата и его жены, и он удовлетворен этим скромным счастьем. Он постоянно беспокоится о своем племяннике, который растет хилым ребенком. Хорошо бы вывезти его в деревню. А что, если в этом году вместо традиционной поездки в Голландию Ио с малышом проведет некоторое время в Овере?

Винсент показывает брату и невестке свои новые владения – поля, поросшие «буйной зеленью» (какое раздолье для живописца!), кафе Раву (в семье Раву, которая состоит из отца, матери и двух дочерей, он живет теперь, как у родных). Все члены семьи глубоко уважают Винсента, им просто не верится, что их постоялец страдал приступами помешательства. Старшая дочь, шестнадцатилетняя Аделина, считает, что, хотя г-на Винсента не назовешь красивым, в нем много обаяния, к тому же он такой добрый и простой! Он ходит, чуть склонив голову набок в ту сторону, где у него нет уха, и, хоть он мало разговорчив, на его губах всегда играет полуулыбка. А младшая, Жермена, еще девочка, теперь не засыпает – ее вообще не так-то легко отправить в постель, – пока к ней не зайдет «г-н Винсент». Каждый вечер художник мелом рисует для нее игрушечного человека, и она каждый раз приходит в восторг, что все человечки разные.

После воскресенья, проведенного в обществе Тео, Винсент отдается работе с еще большим увлечением. По его собственным словам, он пишет «много и быстро», одну картину за другой. Теперь его работы, которыми он «пытается выразить отчаянную быстротечность вещей», состоят сплошь из спиралей, завитков, все в них трепетное, вихревое движение, упоение бесконечностью пространства. Отныне Винсент говорит полным голосом и ничто не может заглушить его звучания. Все существо художника таинственно причащается космосу, зловещие бездны которого открылись ему в недрах его собственного естества, и теперь он с присущей ему страстностью пытается воспроизвести их в их страшной и бесчеловечной наготе.

На его холстах природа корчится в фантастических конвульсиях, словно под влиянием какого-то страшного катаклизма. Создавая картину за картиной – поля, виноградники, луга, – Винсент спешит запечатлеть на полотне тайны природы, открывшиеся ему в его напряженных поисках. Деревья, дороги, дома, цветы и холмы извиваются под его кистью в каких-то фантасмагорических спазмах: вся природа содрогается, потрясенная вулканическими толчками, ввергнутая в первозданный хаос и невыразимо прекрасная в своей завораживающей скорби. Сам Винсент, глядя на только что законченное им повторение портрета доктора Гаше, признает, что в его произведениях чувствуется «какое-то ожидание и вопль».

В кафе Раву, кроме Винсента, живет еще один художник, Мартинес, испанец по происхождению. В середине июня у Раву поселился третий художник – голландец Хиршиг. «Слишком любезный с виду для художника», – отметил Винсент. Папаша Раву отдал трем художникам в их полное распоряжение заднюю комнату