Девять принцев Амбера. Ружья Авалона - Роджер Желязны

– Теперь все в порядке, – повторил я. – Кто ты? Почему тебя жгли? Кто они?

Она не отвечала. И теперь уже не рыдала, просто тяжело дышала, но уже по-другому.

– Почему на тебе эта маска?

Я потянулся за ней, она отклонила голову назад.

Впрочем, это было не так важно. Я был безволен, обессилен, как боги эпикурейцев, но что-то холодное, трезвое внутри меня отдавало себе отчет в неестественности подобной страсти. Однако я желал ее и был уже готов для этого.

Тут меня окликнул Ганелон. Я хотел повернуть голову, но женщина не позволила мне. Я был удивлен ее силой.

– Дитя Амбера, – раздался полузнакомый голос. – Мы обязаны тебе за все, что ты дал нам, и сейчас ты полностью станешь нашим.

Голос Ганелона донесся до меня снова – мощный поток богохульств.

Все свои силы бросил я против этой хватки, и она ослабла. Моя рука потянулась вперед – я ухватился за маску.

Женщина сердито вскрикнула, а потом процедила четыре слова:

– Амбер должен быть разрушен![116]

Лица под маской не было. Под ней не было совсем ничего.

Одежда ее осела вниз и повисла на моих руках. Она – оно – исчезло.

Быстро обернувшись, я увидел на краю Черной Дороги Ганелона. Он стоял в неловкой позе с неестественно вывернутыми ногами. Клинок его методично вздымался и падал, но, с кем он воюет, не было видно. Я побежал к нему.

Черная трава, через которую я перепрыгнул, опутала его ноги выше колен. Он перерубал эти путы, а другие стебли раскачивались вблизи, словно пытаясь захватить его руку. Ганелон сумел почти освободить левую ногу и качнулся вперед, чтобы сделать шаг.

Я обошел его со спины, стараясь держаться подальше от травы, и отбросил в сторону маску, которую, как оказалось, еще сжимал в руке. Она упала на землю у края черноты и сразу же вспыхнула.

Подхватив Ганелона под мышки, я оттащил его; растительность яростно сопротивлялась, но я все же выдрал его из хватки травы. Перепрыгивая через полосы темной травы, что отделяли нас от мирной зеленой растительности, я отнес товарища за дорогу.

Поднявшись, Ганелон некоторое время не отпускал меня, потом согнулся и стал растирать ноги.

– Онемели, – сказал он, – словно отнялись.

Я помог ему добраться до фургона. Ухватившись за него, он сумел притопнуть.

– Покалывает. Начинают приходить в себя… о-о!

Наконец он прохромал к передней части фургона. Я помог ему забраться на сиденье и сам вспрыгнул следом.

Ганелон вздохнул.

– Стало получше, – заулыбался он, – чуть-чуть отошли – эта дрянь просто высосала из них всю силу. И из всего меня тоже. Что случилось?

– Дурное знамение наконец оправдалось.

– Что теперь?

Я взял поводья и спустил тормоз.

– Придется переехать. Нужно узнать получше, что это за мерзость. Держи клинок наготове.

Ганелон осклабился и положил оружие поперек колен. Лошади упирались идти вперед. Но я слегка тронул их бока кнутом, и они сдвинулись с места.

Мы ехали по черной полосе, словно в кинохронике о Второй мировой войне. Ехали будто в какой-то дали – близкой, мрачной, унылой. Даже скрип фургона и поступь копыт звучали глуховато, словно издалека. В ушах начало слабо и ровно звенеть. Трава у дороги шевелилась, и я старался держаться подальше от нее. Несколько раз мы проехали сквозь туманные облака. Они ничем не пахли, но мы невольно задерживали дыхание. Мы приближались к первому холму, и я начал раздвигать Тени.

Осторожно обошли холм.

Ничего.

Темная дорога дымилась на прежнем месте.

Тогда я рассвирепел. Извлек из памяти Образ, заполыхавший перед моим внутренним взором. И вновь попробовал сдвинуть Тень.

Сразу же заболела голова. Раскаленной проволокой от лба до затылка пронзила голову боль. Но это только разожгло мой гнев, и я изо всех сил стал сдвигать эту черную дорогу в небытие.

Все пошатнулось. Сгустились туманы, подушками поползли по дороге. Очертания расплылись. Я дернул вожжи. Лошади прибавили шагу. В голове моей теперь уже пульсировало, словно она вот-вот развалится на части.

Но вместо нее раскололось все вокруг.

Земля дрогнула, по ней поползли трещины, но это было еще не все. Вокруг все задрожало, и трещины были не просто трещинами в земле.

Словно кто-то пинком перевернул стол, на котором лежали кусочки плохо пригнанного паззла. Теперь всюду зияли дыры: из одной – торчала зеленая ветвь, в другой – поблескивала вода, в третьей – синее небо, а еще абсолютная чернота, белесое ничто, фасад кирпичного дома, лица за окном, огонь, кусочек звездного неба…

К тому времени лошади уже неслись галопом, а я прилагал все усилия, чтобы не вскрикивать от боли.

Накатилась волна звуков – звериных, человеческих, механических. Я, кажется, слышал, как ругается Ганелон; впрочем, не уверен.

Я уж думал, что вырублюсь от боли, но из чистого упрямства и гнева решил выстоять. Я воззвал к Образу, как умирающий взывает к своему Богу, и всю свою волю бросил против самого существования Черной Дороги.

А потом давление исчезло, кони ринулись вперед, в зеленое поле. Ганелон ухватился за поводья, но я успел первым и остановил коней.

Мы пересекли черную дорогу.

Я сразу же обернулся назад и вгляделся. Вокруг все дрожало, как отражение в потревоженной луже. Но наш след оставался чист и ясен, будто мост или дамба, и трава на его краях зеленела.

– Это было похуже той скачки, когда ты вез меня в ссылку, – отметил Ганелон.

– Да, пожалуй, – согласился я и, ласково окликнув коней, вернул их на глинистую полоску дороги.

Здесь мир был ярче, а деревья, меж которых мы двигались теперь, оказались гигантскими соснами. Воздух благоухал их ароматом. В ветвях мелькали белки и птицы. Земля стала темной и плодородной. Похоже, мы оказались повыше, чем были за Черной Дорогой. Меня порадовало, что Тени все-таки сдвинулись – и как раз в желаемом направлении.

Дорога изогнулась, повернула ненадолго вспять, потом выпрямилась. Время от времени перед глазами оказывалась черная полоса – не слишком далеко справа. Мы ехали, в общем, вдоль нее. Она явно прорезала Тень. Было видно, что теперь она снова осела, застыла в своей мерзкой сути.

Головная боль утихла, на сердце стало легче. Мы въехали чуть повыше, отсюда открывался дивный вид на поросшие лесом холмы, напоминавшие мне о местах в Пенсильвании, которыми я когда-то с удовольствием ездил.

Я потянулся и спросил:

– Как твои ноги?

– В порядке, – ответил Ганелон, оглядываясь. – Корвин, у меня очень острое зрение…

– Да?

– Я