Упрямица - Ширл Хенке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но все внимание Мерседес было обращено на прусского лейтенанта, на то, как он отреагировал на оскорбление.
Его голова дернулась, будто от пощечины. С мычанием, похожим на рев, он сделал выпад. Николас легко отразил удар и прижал своей саблей саблю врага к земле. Могучая правая рука пруссака уже лишилась своей устрашающей мощи.
Фортунато приблизился к нему вплотную, удерживая оружие в неподвижности. На какие-то считанные мгновения две пары ненавидящих глаз сомкнулись и не могли оторваться друг от друга. Затем Ник ударил фон Шелинга коленом в живот. Лейтенант взвыл, перевернулся, подставив врагу спину, и Фортунато, как заправский матадор, приподнявшись на цыпочки, точно нацелил острие своего оружия и проткнул спину пруссака, вонзив конец сабли в сердце.
«Как быка на арене, не правда ли, Андре?» – мысленно усмехнулся он.
Мерседес преклонила колени на острые камни и убрала пальцы с рукояти пистолета, который так и не понадобился.
Он не нуждался в ее помощи – этот незнакомец, который так искусно управлялся левой рукой, как и правой, который свободно изъяснялся чуть ли не на всех европейских языках.
«Наверное, он знает и такое, о чем никакой гасиендадо и не слышал!»
Она не имела права и дальше лгать самой себе. Она, Мерседес Альварадо, носит в своем чреве ребенка, зачатого от мужчины, который не является ее мужем. Прости ее, Господь, но она любит этого мужчину! Ради него она была даже готова совершить убийство.
– Нам лучше удалиться, пока нас не заметили. Салми наверняка будет в ярости, так же, как и твой очаровательный, но грозный Лусеро. Ах, какой он боец!
Агнес продолжала воздавать ему хвалы на всем обратном пути от места дуэли к дому. Мерседес упорно молчала.
19
Мерседес нервно мерила шагами спальню, бросая взгляды на стрелки часов на каминной полке. Скоро она встретится с ним лицом к лицу.
Он столько знает о семье Альварадо, о слугах, о поместье, о детстве Лусеро. Конечно, все это сам Лусеро поведал ему, никто другой этого сделать не мог. Но почему он так поступил? Может быть, любимый ею человек угрожал жизни Лусеро? Может быть, он даже убил его? О Пресвятая Дева, пусть это будет не так! Хотя он способен убить – это очевидно. Уже дважды Мерседес видела, как он убивает своих противников, причем расчетливо, умело, безжалостно. Даже при вспышках гнева внутри он холоден. Но и доброта ему не чужда… Он рисковал жизнью, спасая собаку. Лусеро никогда такого не сделал бы, а уж тем более не дал бы свое имя Розалии.
Ее любимый гораздо более достоин любви, чем Лусеро. Он лучше Лусеро во сто крат, и он любит ее… Все же окружающие принимают его за Лусеро. А как может быть иначе, если внешне они похожи, как две капли воды.
«Потрясающий трюк пришел в голову Лусеро – подослать мне своего двойника и тем обесчестить меня», – решила Мерседес.
Такой негодяй, как Лусеро, вполне был способен на такое.
Но двойник полюбил ее. И заронил в нее свое семя.
Мерседес находила некоторое, правда, очень слабое, утешение в мысли о том, что следующий хозяин Гран-Сангре, возможно, унаследует добродетели своего отца. Но это не решало ее моральные проблемы. Она отдалась человеку и полюбила его, даже не зная его настоящего имени.
«Если б Святая церковь отпустила мне грехи, если б я могла исповедаться…»
Но Мерседес знала, что это неосуществимо. Ни один священник, а уж тем более падре Сальвадор, не поверит ей. Они примут ее за сумасшедшую. Или еще хуже – ей поверят, и что тогда? Ее обвинят в том, что она поддалась похоти и совершила супружескую измену. Ей придется разлучиться с любимым человеком на веки вечные.
Она приложила ладони к пылающему лицу и дала волю слезам, которые едва сдерживала в присутствии принцессы Агнес.
«Я заплуталась… я пропала… я неисправимая грешница, я шлюха. Даже если я сообщу всем, что он самозванец, я все равно останусь такой».
Мысль о том, что, выдав его, она уже никогда не ощутит его прикосновения, не услышит его голос, была невыносима. Мерседес всем своим существом желала только одного – пробыть рядом с этим человеком до конца дней своих.
Спустя час Николас вошел в комнату и обнаружил Мерседес, лежащую на кровати в платье для верховой езды.
До этого, в холле, принцесса Агнес при встрече улыбнулась ему заговорщицки, будто они оба хранят какой-то общий секрет. Поздравляя его с победой, она произнесла несколько фраз по-немецки. Он мысленно обозвал себя трижды дураком за то, что выдал знание этого языка во время поединка.
Теперь, видя распухшее от слез личико Мерседес, Ник укорял себя еще больше.
Он молча приблизился, присел на край кровати. Она встрепенулась, резко приподнялась, из кармана ее выпал «кольт». Тускло поблескивая, он лежал на покрывале между ними.
Ник узнал это оружие. Он сам вручил его ей, чтобы она могла защитить себя в случае необходимости где-то за пределами гасиенды.
Он посмотрел на нее вопросительно.
– Да, я была там… и… да, я застрелила бы его, если б пришлось… – шептала она обреченно.
Мука в ее взгляде причиняла ему большее страдание, чем сабельные удары.
– Я рад, что не пришлось…
Сказав это, Ник, затаив дыхание, стал ждать ее слов, ее взрыва, ее обвинений. Несомненно, она разгадала его тайну.
Но Мерседес неожиданно кинулась ему в объятия, в отчаянии повисла на нем:
– Я так люблю тебя! Ради тебя я готова на все…
Ник погрузил лицо в волны ее волос.
– Не плачь, любимая, не плачь, – умолял он ее.
Мерседес с трудом подавила рыдания, всхлипнула несколько раз, вытерла заплаканные глаза. Ее лицо осветилось робкой улыбкой.
– Я, должно быть, выгляжу как пугало. Это из-за ребенка у меня такие перепады в настроении. Другие женщины переживают то же самое. Так мне говорили. Скоро это пройдет, как и тошнота по утрам.
– Для меня ты все равно прекрасна и такой будешь всегда. Моя любовь к тебе на всю жизнь.
Как он желал, чтобы она поверила ему и… простила его.
Но Ник не решался ни просить ее об этом, ни произнести хоть слово о том, что черной тенью легло между ними.
После ужина, когда леди удалились из-за стола, дон Энкарнасион пригласил джентльменов в свой кабинет, где их ждали кубинские сигары, выдержанный коньяк и портвейн. Все мужчины избегали упоминать о кровавой, выходящей за рамки правил дуэли, свидетелями которой они были на рассвете. Большинство гостей было глубоко уязвлено оскорбительными выкриками фон Шелинга насчет креолов и их умения воевать, но то, что один из них так безжалостно обошелся с противником, так хладнокровно заколол его, поверженного на землю, словно скотину, предназначенную на убой, вызывало у всех чувство неприятной неловкости.