Бой на вылет - Алексей Евтушенко

Джафар налил. Аркадий серебряными щипцами бросил в бокал несколько кубиков льда, обрезал и раскурил сигару, покосился — уже не в первый раз — на унизанную бешено дорогими перстнями левую руку хозяина, взял стакан и откинулся на спинку кресла. Замечательно. Пока всё идёт замечательно.

— Значит, среда? — уточнил Джафар.

— Думаю, скорее, четверг.

— А если он не согласится?

— Согласится, — усмехнулся Аркадий. — Он очень любит сына и пойдёт ради него на всё.

— Это характеризует его, как настоящего мужчину, — уважительно сказал Джафар. — И всё-таки? Вдруг диагноз не подтвердится?

— Врач хороший, раньше никогда не ошибался. А если всё-таки ошибётся, или наш танкист по каким- то причинам откажется… Что ж, найдём другого. Всегда есть другой.

— Верно. Но это будет именно другой.

— Я понимаю, — кивнул Аркадий.

Неожиданно под внимательным и, казалось бы, вполне дружелюбным взглядом Джафара ему стало чертовски неуютно. Он глотнул виски и не почувствовал вкуса. Нервы, что б им. Всё будет нормально, Аркаша, не дрейфь. Ещё не такие дела проворачивали. Нет, сказал он себе, такие не проворачивали. Очень много риска. Но и денег… После этого можно уже не работать до самого конца длинной и счастливой жизни. И детям ещё останется. Может, даже и внукам. Главное, не забыть завести тех и других.

Он погасил сигару в пепельнице и поднял глаза на Джафара. Бледно-серое встретилось с тёмно-карим.

— Так я пойду?

— Иди. И помни, что жду не только я.

— Да, конечно. Можете не волноваться, всё будет в лучшем виде.

— Я? — удивился Джафар. — Я никогда не волнуюсь. Волноваться должен ты.

— До свидания.

— Будь здоров.

Он вышел на улицу, остановился, глянул на автоматический измеритель пульса и давления, встроенный в наручные часы. Сто двадцать в минуту. Повышенное. Кто бы сомневался! Нет, пора завязывать с этой работой. Если, конечно, он и впрямь собирается прожить длинную и счастливую жизнь. Ладно, уже решил. Ещё один раз — и всё.

В среду я специально отпросился с работы пораньше, чтобы поддержать Катерину, если что. И оказалось, не зря. Вовку по такому случаю оставили с бабушкой, которая, слава богу, чувствовала себя неплохо и согласилась посидеть с внуком. Высокий, гладко выбритый врач с благородной сединой в тёмных волосах и выражением глубокого сочувствия на лице сообщил нам, что все подозрения, увы, подтвердились. У Вовки прогерия в начальной стадии. Это лечится, да. Но не за счёт нашей страховки. Сколько? Он думает, что в тридцать пять тысяч энерго можно будет уложиться. Это если лечить здесь, в специализированной российской клинике рядом с домом. За рубежом, скорее всего, будет дороже. Не считая дорожных и гостиничных расходов. Да, решение следует принимать быстро. Недель и месяцев в запасе нет. Иначе процесс станет необратимым.

Когда мы вышли из клиники, Катя не плакала, держалась. Но у неё было такое лицо… Лучше бы плакала.

— Кать, — я обнял жену за плечи, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно уверенней, — не вздумай отчаиваться. Мы будем лечить сына.

— А деньги? Тридцать пять тысяч. Это же немыслимые деньги, Слав. Где их взять? Я не представляю.

— Тебе ничего не надо представлять. Деньги я достану, обещаю. И достану быстро. Сегодня же позвоню одному человечку… Мы победим, можешь даже не сомневаться. Мы обязательно всех победим.

Я крепче прижал к себе жену и заглянул в любимые глаза, в которых светились надежда и испуг. Испуг и надежда.

Со Светланой мы встретились вечером в городском парке. Я не опоздал, но, когда подходил к назначенному месту, увидел, что мой наводчик уже сидит на скамейке, крошит хлеб и кормит голубей.

— Идиллическая картина.

— Люблю животных, — улыбнулась она. — И птиц. Могу наблюдать за ними часами. Привет.

— Привет. Говорить здесь будем, или пойдём в какое-нибудь кафе?

Она огляделась. Народу в парке было не много, скамейки рядом пустовали.

— Можно и здесь.

— Тогда я слушаю. Рассказывай.

И она рассказала. По словам Светы, пару недель назад на неё вышел человек по имени Аркадий и предложил встретиться, чтобы обсудить некий деловой вопрос. Он намекнул, что дело касается возможности очень хорошо заработать при помощи танковых боёв, и Светлана согласилась.

— Я думала, он предложит поучаствовать в чёрном тотализаторе. Слышал, наверное?

Я молча кивнул.

— И удивилась, — продолжила она, — почему он обратился ко мне, более чем рядовому игроку. Но выяснилось, что дело в другом. Это не чёрный тотализатор. Он предлагает поучаствовать в настоящем бою.

— В каком смысле? — спросил я. — У нас и так бои настоящие.

— Ты не понял, — покачала головой мой наводчик. — Я тоже сначала не поняла. Настоящий бой — это совсем настоящий бой. По всем параметрам. Не в аватарах, а… как бы это сказать… в собственных телах. И на танках — полных копиях времён Второй мировой. Сделанных по тем же технологиям и из тех же материалов. И с тем же оружием и боеприпасами.

Я присвистнул.

— Ты хочешь сказать, они собираются устроить нечто вроде гладиаторских боев, только на самых настоящих танках Второй мировой?

— Да. Команды и экипажи будут составлены из тех, кто сражается на Полигонах. При самом неудачном раскладе, танкист получает сорок тысяч энерго. При удачном — сто тысяч или даже больше. Всё, как у нас. Плюс страховка на случай гибели и отдельная на восстановление после ранения.

— Аванс?

— Да. Двадцать процентов.

— Я хочу половину.

— Я тоже. Но они дают только двадцать процентов от минимума. Это восемь тысяч. Наличными.

Восемь тысяч. Вполне хватит, чтобы начать лечение. А там… Как говорил Наполеон, ввяжемся в бой, а там посмотрим. Или не говорил. Но мысль правильная.

— А почему этот Аркадий или как его там обратился к тебе, интересно?

— Хрен его знает, — сказала Светлана. — Но понимаешь… Мне кажется, он специально искал тех игроков, кому позарез нужны бабки. Таких, как я. Вот и нашёл.

И вы решили, что бабки нужны и мне, подумал я. И угадали. Что ж, в сущности, сейчас важно только одно: соглашусь я на предложение или нет. Думаю, не надо рассказывать, каков был мой выбор.

Солнце плавило мозги и броню. Хорошо ночью устроили дождь, который прекратился лишь пару часов назад. Теперь хоть пыль до неба глотать не будем. И в грязи не утонем, — иссушённая земля впитала влагу до последней капли. Сорок на солнце по Цельсию. И это девять часов утра. Что же будет в полдень? Страшное дело, даже представлять не хочется. Если на солнце сорок, значит, в танке все пятьдесят. Главное, чтобы вентилятор не сдох. Ну и всё остальное тоже. Всё-таки неделя на тренировки и отладку — это слишком мало. Едва-едва к особенностям машины приспособились и уже в бой. А они, особенности, имели место быть. Настоящая «Пантера» заметно отличалась от того игрового танка из композиниума и с современным движком на топливных элементах, к которому мы привыкли. И одно из отличий — отнюдь не идеальная вентиляция. Особенно при стрельбе. А с учётом условий полупустыни, в которые нас загнали, нахождение внутри танка с закрытыми люками превращалось в чистый экстрим, без дураков.

Впрочем, никто не говорил, что будет легко, и любой из нас более или менее представлял себе, что его ожидает. Подкованные люди, как-никак. Знаем, что собой представляет танк середины двадцатого века. Только раньше, как быстро выяснилось, знали больше в теории. Зато теперь не просто узнали, а осознали. Всей, можно сказать, шкурой. И хотите верьте, хотите нет, а мне, скорее, понравилось. Было в этих железных неуклюжих, но чертовски опасных монстрах, что-то настоящее, истинное, не выдуманное. Впрочем, очень может быть, что здесь во мне говорила любовь к машинам и механизмам вообще и военным ретро-машинам под названием «танки» в частности. Наверняка большинству они показались бы отвратительными и даже смешными. Правда, уверен, что последнее — до тех пор, пока это самое большинство не увидело бы своими глазами, на что способен фугасный снаряд, выпущенный в толстую кирпичную стену дома из танковой пушки калибром семьдесят пять миллиметров с расстояния в километр. Или по любой другой цели. А если чуть-чуть задействовать воображение и представить внутри или рядом с вышеупомянутой целью живого человека (себя, к примеру), то смех застревает в горле надолго.

Катьке я доложил чистую правду — уехал, мол, деньги зарабатывать. Нет, пока ничего конкретного рассказать не могу, лучше и не спрашивай. Вот аванс, восемь тысяч энерго. Этого достаточно, чтобы начать лечение. А я вернусь через девять дней (разговор происходил за день до отъезда) с деньгами, которых хватит на всё остальное. Может, даже ещё и останется. Ну что ты, родная, не надо плакать. Всё будет хорошо, обещаю. Вернусь живой и здоровый. Я очень люблю тебя и Вовку. Очень. Считай, что это командировка. Нет, звонить оттуда я тебе не смогу, это запрещено контрактом. Мало того, я даже не имею права рассказывать об этом до конца жизни, кому бы то ни было. Командировка — и всё. Понимаю твой страх. Но давай так. Ради сына — ни единого словечка. Ты меня хорошо поняла? Ни подружкам, ни моей маме — никому. Иначе денег не будет, и Вовка умрёт. Вот так, родная, такие условия. Да, опасность есть, врать не буду. Иначе такие деньги не платили бы. Но я справлюсь, потому что умею это делать и умею хорошо. Всё, Катюш, ни слова больше, не тяни из меня жилы, прошу. Лучше собери командировочную сумку. Из расчета на восемь дней плюс пару дней запаса.