Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

— И как, консильери, журналист проник на мою яхту? — Спрашиваю я и усиливаю давление на его шею. Глаза Маттео становятся такими же красными, как и все его лицо, на белых шарах проступают вены в виде тонких линий.

— Коппелине, — отвечает он с большим трудом, но, прочитав слова на его губах, я убираю руку с его горла, и его тело падает на пол.

Маттео кашляет, но я не трачу время на то, чтобы обращать внимание на секунды, которые потребовались ему, чтобы прийти в себя. Я поворачиваюсь к нему спиной, пока мой разум собирает кусочки воедино. Я подхожу к стеклянным окнам, закрытым жалюзи, и останавливаюсь, положив одну руку под подбородок, а другую на талию.

Массимо Коппелине считает, что может навязать мне свою руку, втирая в лицо семье, что у меня есть связь с Габриэллой. Старик был связан с Семьей достаточно долго, чтобы знать, к чему приведет давление со стороны фотографий, подобных тем, что просочились внутрь организации.

Полное отсутствие скромности в том, чтобы выставить свою предполагаемую внучку практически голой на обложках всех доступных ему СМИ, подтверждает мои подозрения, что Массимо не хочет иметь внучку ни для чего другого, кроме как использовать ее в качестве разменной монеты в каких-то переговорах. Я снова смотрю на свой стол, и ненависть питает мою совесть, как неиссякаемый источник топлива.

Мне так много нужно обдумать в связи с шагом Массимо, так много возможных вариантов развития событий, так много различных аспектов его намерений, и все же все, о чем я могу думать, — это тело Габриэллы, доступное любому жаждущему взгляду, и наглость Массимо, считающего, что он имеет право выставлять напоказ то, что принадлежит мне.

— Я хочу, чтобы каждый экземпляр с этими фотографиями был сожжен, Маттео. Я хочу, чтобы каждый сайт, будь то блог, канал сплетен или газета, был уничтожен в течение двух часов или полностью удален из Интернета без следа. Я хочу, чтобы все журналы, брошюры и листы бумаги, которые когда-то служили каналом для этих изображений, превратились в прах. И я хочу, Маттео, чтобы завтра эти фотографии стали не более чем подпольным шепотом на углах улиц, где не знают имени Ла Санты.

— Дон… — начинает он хриплым голосом, и я поворачиваюсь к консильери. Несмотря на все еще красноватый оттенок кожи и глаза, полные вен, безупречная осанка тела, облаченного в костюм-тройку, не дрогнула.

— Я не хочу этого слышать, — прерываю я его с предупреждением. Ты потерпел неудачу. Защита образа Саграды — твоя обязанность, консильери, и ты ее не выполнил. Мне не нужны имена и способы, как это произошло, но я хочу, чтобы их пепел стал частью той груды, которая, как я надеюсь, останется после. Я ясно выразился?

— Да, Дон. А что с Коппелине?

— Полагаю, он ожидает визита.

— Да.

— Предоставь подтверждение того, какой бизнес Массимо является самым прибыльным, а какой любимым. По нашей последней информации, это штаб-квартира нефтяной компании, работающей в России, и казино в Лас-Вегасе. У тебя есть время до позднего утра, чтобы подтвердить это и подготовить костры в обоих местах.

— Я должен предупредить тебя о том, что действовать на территории Братвы и Каморры безрассудно, дон.

— Когда взойдет солнце, Маттео, я хочу, чтобы глаза Массимо Коппелине были не более чем кучкой пепла, рассеивающегося в воздухе. — Я продолжаю, полностью игнорируя его предупреждение. — Он хочет визита? Убедись, что он знает, что у него их два.

— Дон Витторио, я должен настоять на том, чтобы ты передумал. Это может означать войну.

На этот раз сухой смех вырывается из моего горла, когда я медленно качаю головой из стороны в сторону.

— Ты продолжаешь говорить это… — Я делаю два шага в сторону Маттео, который остается неподвижным, ожидая моего следующего шага. — Я всегда ценил в тебе политическую сторону, консильери, но скажи мне, что именно ты предлагаешь делать перед лицом открытого оскорбления? Вести переговоры? Я думал, только нашему врагу нужно напоминать о нашей клятве. — Молчание затягивается, пока консильери пристально смотрит на меня.

Меня не нужно предупреждать о том, что такая реакция приведет в ярость Массимо Коппелине, а также о том, что действия на территории Братвы и Каморры не останутся без последствий. Однако всего этого было бы недостаточно, чтобы заставить меня отступить, когда власть Ла Санты окажется под вопросом. Массимо нужно напомнить, что то, что рождается в огне, никогда не сгорит.

— Мы не преклоняем колени, — наконец говорит Маттео.

— Сделай так, чтобы Коппелине никогда больше не забывал об этом.

ГЛАВА 48

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Я стала ленивой. Все еще с закрытыми глазами я переворачиваюсь на огромной кровати Витторио, одурманивая себя его запахом. А может, мне стоит называть себя марафонцем, ведь дон никогда не дает мне уснуть раньше, чем солнце поднимется над горизонтом.

Или это я не хочу оставлять его в покое?

Я хихикаю и открываю глаза, потягиваясь всем телом, заставляя темные простыни обернуться вокруг моего тела. Я делаю глубокий вдох, наслаждаясь окружающим меня запахом, в котором смешались я, Витторио и все, что мы делали. Тонкая пульсация между ног заставляет меня прикусить губу.

Вчера мы немного перешли черту. Даже после дня, проведенного в открытом море, ночь была такой же насыщенной, как и все предыдущие. Я не знала, что жизнь может быть такой, не представляла.

Дни, полные смеха и удовлетворения желаний, часы, наполненные лишь наслаждением, и не только сексуальным: наслаждение существовать, чувствовать прикосновение ветра к коже, говорить и слушать. Удовольствие пить воду и просто смотреть на окружающий меня пейзаж и любоваться им. Часы, бесконечные часы, когда мне не нужно ни на секунду притворяться, просто быть.

Раньше я смотрела на улыбающихся людей, мимо которых проходила по улице, и снова и снова спрашивала себя: как им может быть так легко? Как они могут ходить и всегда выглядеть такими… счастливыми? Теперь я понимаю. Легко улыбаться по пустякам, когда вес мира не является тяжелым сапогом, прижимающим твое тело к земле.

Когда маленькие радости — это не все, что отделяет тебя от решения прыгнуть в пропасть, лишь бы покончить с болью, неуверенностью и усталостью, тогда в улыбке есть смысл, потому что движение губ — это не просто механический жест или маска, чтобы сделать вещи более приемлемыми для окружающих, это выражение себя. Это правда. И как бы больно мне ни было, я понимаю, что раньше для меня это никогда не было правдой.

Принадлежа Витторио, я обрела больше свободы, чем