Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

Раскачиваясь на выбоинах, подпрыгивая на торчащих из земли кореньях, по лесной дороге подъехал ЗИС с советскими пехотинцами в кузове, свернул вправо, на восток, и остановился. Из кузова легко спрыгнула Маруся-Огонек и встала по стойке «смирно» перед высунувшимся из кабины Черноусовым.

— Разрешите идти? — спросила она, приложив руку к берету.

— Здесь... — Старшина показал пальцем на землю.

— Завтра утром, в шесть ноль-ноль, — подтвердила девушка.

— Чтоб как штык.

— Так точно, товарищ старшина. — Маруся от радости слегка приподнялась на носки.

— Я подвез бы тебя... Да и с дружками повидаться хочется, но дружба дружбой, а служба службой.

— Я поцелую их от вашего имени.

— А крепче всего командира. — Черноусов рассмеялся и, взъерошив усы, грозным голосом скомандовал: — Кругом! Шагом марш!

Маруся сделала поворот, отчеканила первые три строевых шага, а затем, помахав солдатам на отъезжавшем ЗИСе рукой, пошла по обочине шоссе.

Хорошо, когда тебе нет еще двадцати, идти в солнечный весенний день на свидание с любимым. Весело бежит по траве длинная тень. Губы с трудом удерживают улыбку.

Пересвистывались птицы, и Огонек начала напевать простенькую маршевую мелодию, а слова приходили в голову сами. Она пела об экипаже, в котором служит стройный механик, сильный и добрый заряжающий, а еще умный пес. Но главное — любимый — командир. Она пела о танке, у которого сильный мотор, крепкая броня, громкое орудие и... самый любимый на свете командир.

Жаль, что никто не мог записать эту песенку.

«ХЕРМЕНГИЛЬДА» ПОЯВЛЯЕТСЯ ИЗ ПОД ВОДЫ

Все сидели за столом серьезные, словно в штабе дивизии, а генерал даже положил на середину свою карту. Григорий толкнул Густлика в бок и показал ему глазами, что не только на суше, но и на голубом пространстве моря нанесены различные тактические знаки. Так как Калита еще у ворот успел доложить генералу о готовности эскадрона к выступлению, то теперь он только взъерошивал свои усы и постукивал ногой об пол, отчего легонько позванивала шпора.

— Говорите, Кос, — сказал генерал.

Он не приказал доложить, а сказал так, как будто своего начальника штаба попросил: «Говорите». Янек взглянул, слышала ли эти слова Лидка, сидевшая чуть в сторонке у своей радиостанции, и ответил немного громче, чем было нужно:

— В танке и на грузовике полтора боекомплекта. Баки полные и еще бочка в запасе. Можем выступить хоть сейчас и без заправки догнать...

— Погодите, — остановил его генерал жестом. — Я уже говорил, когда мы выступаем. А сейчас я хочу знать, ничего вы не заметили за это время такого, что могло бы подсказать, где гитлеровцы намереваются что-либо предпринять? Последнюю ночь на вашем участке ничего не заметили со стороны моря?

С минуту царило молчание, только позванивала шпора вахмистра, да из динамика включенной радиостанции тихонько попискивали сигналы Морзе.

— Я проверял посты. Ночь стояла не темная, и было бы видно, если бы кто плыл по воде, — ответил командир эскадрона.

— А если под водой? — неожиданно спросил генерал. — Кто по этому поводу что думает?

Шарик, медленно ходивший вокруг стола, подошел в этот момент к Григорию, издал короткое ворчание и залаял.

— Тише. Тебя не спрашивают, — обругал его Григорий.

Шарик замолчал, вытащил из кармана его куртки какой-то лоскут и, придерживая его лапами, начал рвать зубами. При этом он рычал с такой злостью, словно напал на врага.

— Прикажи ему лечь, — обратился генерал к Янеку.

Кос присел около собаки.

— Дай. Ну, говорю же тебе, дай, — повторил он, развернул голубое сукно, осмотрел его и положил на стол. — Оказывается, Шарик не зря рычит.

Генерал взял бескозырку, посмотрел на золотистую надпись по-немецки: «кригсмарине», то есть «военно-морской флот», а затем вопросительно посмотрел на Саакашвили.

— В полдень нашел. На нашем участке, но ведь это еще с мартовского отступления немцев.

— Не с мартовского, — возразил Янек. — Собака свежий запах чует.

Лидка, проверив воротничок, приподняла его и только после этого доложила:

— Сегодня немцы по радио вызывали: «Херменегильде, комм». Может, это какой-нибудь корабль?

Генерал улыбнулся, озабоченно постукивая костяшками пальцев по столу.

— Все же здесь кто-то побывал незамеченный.

Калита и Кос поднялись одновременно.

— Гражданин генерал, — начал Янек, — это мог быть, наверное, один человек — разведчик. Если же высадится десант, он не пройдет: наш танк, семидесятишестимиллиметровая пушка, ручные пулеметы уланов...

— Если немцы высадят десант, то вы пропустите его вглубь, иначе мы никогда не узнаем, что они ищут, а уже после этого их надо будет не выпускать. — Генерал сделал паузу, встал и, укладывая карту в планшетку, спросил: — Есть еще какие вопросы ко мне?

— Я вам насчет того бывшего командира докладывал... — напомнил вахмистр.

— Попросите его сюда.

Калита открыл дверь, ведущую в другую комнату, и впустил ротмистра, который молча остановился перед генералом, вытянувшись по стойке «смирно». С минуту оба мерили друг друга взглядом — хотя оба польские солдаты, но все же они были из разных армий. Генерал протянул руку.

— Просим в гости. Полагаю, что через два-три дня смогу в штабе армии подыскать для вас назначение.

— Спасибо.

Целый час Елень дожидался удобного момента, и вот теперь ему удалось подойти к генералу, когда тот уже собрался уходить.

— Они сегодня, пан генерал... — уверенно заявил он, делая рукой движение, похожее на то, как плывет рыба в воде.

— Немцы? Откуда ты знаешь?

— Да у меня тетка была, ее так звали. Сегодня после полуночи наступит тринадцатое число. А это день святой Херменегильды.

Керосиновая лампа, поставленная на деревянный ящик с боеприпасами, освещала радиостанцию и лицо Лидки, придерживавшей левой рукой наушник. Рядом, положив локти на стол и опершись головой на руки, сидел ротмистр.

— Полка не хватало, — произнес он тихо, глядя на передатчик.

— Что вы сказали?

— Это я сам с собой. Извините, пани.

Девушка мягко улыбнулась.

— Простите, — повторил офицер и, желая поддержать неловко начатый разговор, спросил: — Пани, вы давно знаете генерала?

— Давно. Полтора года. Он был командиром нашей танковой бригады.

— У него русский орден.

— Советский. За битву под Курском. Когда еще в Красной Армии служил, — объяснила Лидка, не задумываясь, зачем ее об этом спрашивает ротмистр.

Снаружи кто-то резко дернул за ручку, дверь отворилась. Огонь в лампе запрыгал, померк и снова ярко разгорелся. Вошел Калита.

— Соедини с генералом.

Он снял фуражку, отряхнул ее от пыли о колено и бросил на скамью. Кавалерийский карабин приставил к столу.

— Та-ти-ти, ти-та-ти, — вызывала Лидка, посылая в эфир цепочку коротких и длинных звуков. Секунду затем она прислушивалась и, щелкнув переключателем, подала Калите микрофон.

— «Баца»17, я — «Рыжий конь». Все готово для торжественной встречи тетки. Прием.

— Понял. Прием, — раздался из динамика искаженный голос генерала.

Вахмистр отдал микрофон. Со скамьи у стены он поднял ведро с водой и, держа его обеими руками, долго пил.

Офицер взял в руки карабин, вынул обойму, посмотрел, нет ли в стволе патрона и, нажав на спусковой крючок, подвигал затвором.

— Стучит, — сказал он Калите.

— Мосинский, образца тридцать первого года, — объяснил тот, не разобрав, о чем говорит ротмистр.

— Радомский маузер не стучал.

— А этому песок не страшен. Хоть целую горсть всыплю в него, вытряхну, и он будет стрелять. — Калита говорил, поясняя свои слова жестами.

Ротмистр встал со скамьи, взял своего бывшего подчиненного за локоть и направился к открытому, но завешенному одеялом окну. Присаживаясь на подоконник, спросил:

— Разные вещи говорили в нашем концлагере, а потом такое же слышал от людей... Скажите мне, Калита, правда, что в Польше в городах русские военные гарнизоны...

— До тех пор пока война не кончится, должны там находиться.

— ...Что в лесах партизаны.

— Пан ротмистр, — до сих пор сердечно и доброжелательно настроенный улан выпрямился, и голос его зазвучал тверже, — партизаны были в лесах, когда немцы народ угнетали...

Часовой у ворот, который прохаживался взад-вперед, внезапно остановился, вскинул винтовку и крикнул:

— Стой! Кто идет?

— Свои! — ответил девичий голос со стороны шоссе. — Сержанта Коса можно видеть?

— Ой, да это же Маруся!

Лидка, хлопнув дверьми, выскочила из дома, подбежала к часовому.

— Пусти, пусти ее, дорогой. Это же Огонек!

Прежде чем парень успел ответить, обе девушки уже поцеловались, обрадованные встречей, и шли к дому.

— Когда я только научу их устав выполнять? — сказал Калита, обращаясь к ротмистру, и крикнул: — Эй, там, у ворот! На посту стоишь, сынок?