Том 6. Дураки на периферии - Андрей Платонов

Конгрессмен. И отлично!

Черчилль. И мы все утонем.

Конгрессмен. Большевики сказали, вода к нам подымется через тридцать дней. Это же не скоро, господа! Америка вполне успеет нас спасти. А мы пока будем отдыхать на горном воздухе. Отдыхайте, господа.

Черчилль. А курить будем что? Нас никто не спасет. Чудес нет.

Марта. Чудес нет, а разум вот, наверное, есть. Без него почему-то нельзя.

Черчилль. Где же он, сударыня?

Марта. Не знаю… Где-нибудь он должен быть. Неужели есть только одна глупость и смерть? Как вы думаете?

Черчилль. Спросите у большевиков.

Марта. Хорошо, я у них спрошу… Старый вы тюлень! (К Полигнойсу). Радист!

Полигнойс. Я вас слушаю, сударыня!

Марта. Сообщите в Москву… Напишите так, только лучше: «Москва, господину Сталину, — извините нас и спасите».

Конгрессмен. Не сметь! Это измена!

Герцогиня Винчестерская. А почему — не сметь? Как вы смеете при мне кричать?

Конгрессмен. А я здесь главный, я из Вашингтона! Вам понятно?

Герцогиня Винчестерская. Замолчать! Я герцогиня, а вы мошенник… (К Черчиллю). Уинстон! Послушайте, обратитесь вы к генералу Сталину, в самом деле. Ведь он вас прекрасно знает. Объясните ему наше положение, это просто невозможно. Как вы думаете, мадам Тевно?

Тевно. Конечно — и немедленно! Большевики даже обязаны нас спасти. Пусть они теперь за все отвечают. Сейчас же пусть шлют сюда корабли и продовольствие! Это безобразие!

Герцогиня Винчестерская. Вы слышите, Уинстон? Вам ведь… курить нечего, — большевики должны прислать вам табаку.

Черчилль. Должны, должны, ваше высочество.

Герцогиня Винчестерская. Так действуйте! Я вот уверена, что большевики не утонут, они слишком коварны, они и природу обманут. Ну что ж! На это время мы ухватимся за них и тоже не утонем. Действуйте, Уинстон!

Конгрессмен. Без меня действовать запрещается! Я сказал, а вы слышали! Америка помнит своих детей, и они не утонут. А вот те сукины дети, которые забыли Америку, тех мы и после потопа утопим.

Секерва. Есть таковые!

Являются Селим со своими двумя турчанками и еще несколько турок; они несут, держа их на головах, гробы и небольшие новые лодки; каждый гроб и лодку несут двое людей. Всего приносят два гроба и две лодки. Они ставят свой товар на землю, устроив небольшой базар.

Брат Господень. Турка! Почем гробы?

Селим. Один доллар, один доллар, — всего только. Хороший гроб, всякому покойнику полезен.

Брат. А лодки почем?

Селим. Одна лодка — сто тысяч долларов.

Горг. Сколько?

Селим. Сто тысяч. Бери! Жить будешь во время потопа, плавать будешь, а кругом все утонут. Не за лодку беру деньги — за жизнь: недорого! Покупай и живи!

Горг. Значит, гроб — один доллар, а лодка — сто тысяч долларов?

Селим. Так — верно!

Шоп. Что это за турецкая торговля? Что это за корабли?

Селим. Турецкая, турецкая… Бедному человеку тоже купить что-нибудь надо. А что он купит, когда всемирный потоп? Ему гроб надо! А другому человеку и на потопе жить нужно, он купит себе лодку, и с него за жизнь сто тысяч долларов. А сколько жизнь стоит? Купите ее дешевле?

Брат. Обожди, турка. Значит, богатому жизнь, бедному гроб.

Селим. А что? Так конечно! А турку деньги!

Брат. А турку деньги! А турку деньги, ты говоришь?

Полигнойс. А турку убыток! Турку будет убыток!

Полигнойс приподымает гроб за один конец, брат за другой — и они бросают его в пропасть. Горг и Абрагам помогают им в этой работе, и весь турецкий товар летит в пропасть.

Секерва. Так, Полигнойс! А ты немножко американец! Молодец!

Конгрессмен (Селиму). Базара нет. Уходи прочь отсюда, уходи вниз!

Селим. Там сыро стало, там вода!

Конгрессмен. Утопай!

Шоп (Селиму). Разве так торгуют кораблями во время потопа? Селим. А что не так?

Шоп. Во-первых, дешево. Во-вторых, недемократично: богатых и бедных нет; это тайна, дуралей.

Селим. Это правда. Твоя правда, что дешево. А во-вторых, гробы были сшиты прочнее лодок, на них тес суше. Лодки сразу бы утонули на воде, богатый жил бы в лодке минуты две или четыре, только всего; за это — сто тысяч долларов, и вышло дешево; надо мне думать лучше, плохая голова у турка. Иди домой!

Шоп. Подожди, Селим… Достань там, обжарь и принеси, знаешь, такой тентерьвентерь с хлебом и луком.

Селим. Какой тентерь-вентерь? Нету тентерь-вентерь, помирай!

Шоп. Шашлычок, шашлычок — мясная, печеная жизнь на длинной такой железке!

Селим. Нету шашлыка, и лука нет, и хлеба нет, и табаку нет. Одна вода есть, — сам хотел, пей воду! Селим пошел.

Шоп. Ступай к черту.

Селим уходит, и за ним уходят все турки и турчанки.

Черчилль (Шопу). Шашлычок хорошо покушать. И суп мясной хорошо покушать — густой чтоб был. Вспоминаете, профессор?

Шоп. А какие были соусы, кремы, напитки, вина из виноградных гибридов Зондского архипелага!

Черчилль. А печень! Печень тихоокеанского кашалота!..

Шоп. Да, велика земля, а жрать нечего!

Герцогиня Винчестерская. Уинстон, я кушать хочу!

Тевно. Кормите нас, мерзавцы, или сейчас же обращайтесь к большевикам! Я супа хочу!

Брат. У большевиков всегда щи мясные!

Тевно. И нам щи мясные!

Черчилль. Молитесь богу, сударыня!

Конгрессмен (Клименту). А чего ты тут без дела ходишь? Ты зачем сюда явился? Это ты «гвак» кричал?

Климент. О, это я! Я прибыл сюда на религиозный всемирный конгресс, здесь был наш праотец Ной в ковчеге.

Конгрессмен. Какой Ной? А где же он?.. Вот что, ты свяжись с богом. Можешь?

Климент. Могу, конечно. Я архипастырь!

Конгрессмен. Свяжись с богом, архипастырь! Пусть он накормит людей чем-нибудь, — супом, хлебом, фасолью, чем хочет! Можешь?

Климент. Я помолюсь.

Конгрессмен. Да нет, что там молиться! Это долго: туда-сюда, пока ответ придет. Ты свяжись по радио. Пусть папа римский свяжется, ты его попроси, если бог тебя не примет.

Климент. Я обращусь к святейшему отцу.

Конгрессмен. И еще так сделай. У нас здесь есть люди старые, больные и прочие разные, которым давно пора на тот свет. Ведь на этом свете потоп, ты сам видишь, тут деваться некуда! Чего их задерживать! Отведи их туда! Рай там есть?

Климент. Есть, конечно.

Конгрессмен. Уведи их в рай, я тебе список дам, кого увести. И сам туда с ними. Понятно тебе?

Климент. Непонятно. Нет. Мне непонятно. Мне нельзя сейчас в рай, мне некогда, я здесь в командировке. Мне отчет надо сделать святейшему отцу.

Конгрессмен. В рай ему не хочется, а жить не евши хочется, — ишь ты гвак какой! Не веришь ты в бога! Ну, займи всех молитвой, чтоб я вас не слышал никого… Мне некогда! Гвак!

Секерва (Клименту). Молись, тебе говорят! И всем вообще молиться, делом заниматься, а не болтаться, не разлагаться: глядите, я вас вижу, Америка все учтет!

Климент (провозглашая). Элимпаториум!.. Опускается на колени в молитве. За ним опускаются на колени и молятся Сукегава, Этт, Абрагам и другие.

Конгрессмен. Полигнойс! Работайте на Америку! Вызывайте Вашингтон: я прошу прислать за нами миноносец! Конгрессмен и Полигнойс работают у радиоприемника.

Тевно. Ваше высочество, неужели этот дурак поумнел? Он вызывает корабль!

Герцогиня Винчестерская. От страха, мадам. От страха умнеют иногда, только на короткое время.

Брат (у костра). Лапшичка готова!

Черчилль. Давай, давай, брат Господень! Не остыла бы она, лапшичка!

Брат снимает с костра два котелка; один подает Черчиллю, другой оставляет себе; из одного котелка едят брат, Ева, Горг, Гамсун, к ним втискивается со своей ложкой и Секерва; Черчилль садится на землю несколько в отдалении от них и начинает есть один из своего котелка.

Этт (подползая на коленях, — он молится, — к котелку брата). А мне дадите ложечку? Я говорил, что будет война!

Брат (вытерев свою ложку концом своей бороды, ударяет ею Этта по лбу и отдает ему ложку). Ешь молча!