Чара силы - Галина Романова

Непривычный к северным морозам, он кутался в меха так, что почти не видно было его раскрасневшегося лица. Длинные белые волосы казались заснеженными. Он неприязненно посмотрел в лицо пленнику тусклыми светлыми глазами. Кощей не любил и боялся холодов, он откровенно мерз, а Даждь и без сорванного в пылу боя полушубка не ощущал мороза.

— Наконец‑то мы встретились лицом к лицу, — произнес Кощей. — Рад тебя видеть, Даждь Сварожич с севера!

— Что я сделал тебе? За что ты преследуешь меня и мою семью?

— Ты мне ничего не сделал — сам. — Кощей старался говорить уверенно, но губы прыгали от холода, и он злился на себя за это. — Но есть кое‑кто другой. И его я не упущу!

Кощей сошел с седла и подошел к обрыву. Даждя подтолкнули ближе, но он уже все понял, и ужас поднялся в нем удушливой волной, когда один из полукровок–наемников протянул Кощею шевелящийся сверток. Очутившись в чужих руках, выбившийся из сил младенец заорал снова. Держа ребенка на вытянутых руках, Кощей повернулся к морю.

— Говорила Макошь, стращала, — заговорил он, бросая косые взгляды на похолодевшего Даждя, — мол, остановит меня Сварожич, Тарха сын. Вот — сын, вот — отец, оба в моих руках. Где теперь ее предсказание? Что хочу, то с ними и сделаю…

Не помня себя Даждь рванулся к Кощею.

— Нет! — взмолился он, порываясь встать на колени. — Нет! Делай со мною что хочешь — я в твоей власти. Любую смерть, любую муку приму, только не тронь младенца!

Кощей некоторое время смотрел на бьющегося в руках стражи пленника.

— Дети вырастают, — сказал он и разжал руки.

— Нет!!! — услышал Даждь свой дикий вопль.

Крошечное тельце исчезло за камнями, и крик оборвался, поглощенный всплеском воды. Но эхо еще некоторое время отражалось от скал.

Даждь без сил повис на державших его руках. Он еще видел и слышал, еще дышал, но жизнь уже ушла из него, и ему хотелось только одного — чтобы и его поскорее постигла та же участь.

Кощей подошел, взял пленника за подбородок, заглянул в опустевшие глаза.

— Это еще не конец, — заявил он. — Вот погоди — я и жену твою поймаю, да рядом вас поставлю. Что тогда скажешь?

Даждь молчал, глядя мимо Кощея. Он не слышал его слов и не понимал, что с ним происходит. Когда его поволокли прочь, он пошел, покорно передвигая ноги.

Поглядев вслед пленнику, Кощей отдал приказ наступать. По следам можно было легко найти дом Даждя. Если б он так хорошо знал эти проклятые северные горы, напал бы на Даждя сразу, и оба родителя уже были бы у него в руках, не пришлось бы гонять соглядатаев, хотя они отлично справились со своей задачей. Но главное — они у цели.

Размышления Кощея были прерваны появлением пары оборотней — самца и самки. В них самих не было ничего необычного, но появились они из‑под того самого обрыва, на котором стоял Кощей. Самец поддерживал самку с почти человечьей заботой, а та плотнее заворачивала во что‑то младенца!

Ошибиться Кощей не мог — второго ребенка здесь не могло быть на многие версты.

— Как посмели? — зашипел он, наступая. — Утопить немедля!

Самка загородила младенца рукой и оскалилась, а самец выступил вперед и торопливо залопотал:

— Велела госпожа! Она приказывала! Ей нужна его кровь, чтоб самой понести от господина!.. Она приказывала принести! Это для нее!..

Родить Кощею ребенка — это и в самом деле была мечта бесплодной Марены. Что ж, он не будет ей мешать, если у чародейки и в самом деле получится!

Кивком головы Кощей подозвал десятника и приказал ему немедленно доставить в Пекло обоих оборотней и ребенка.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

До позднего вечера пришлось успокаивать Златогорку, что билась в истерике, потеряв ребенка. Будь подле муж, она скоро бы забылась в его сильных уверенных руках, заслушалась его речей о будущем, о детях, которые еще родятся у них. Они бы нашли утешение друг в друге, но Даждя рядом не было, а молодая мать, его сестра, и молодой парень, не знавший еще ни женской ласки, ни радости отцовства, — плохие утешители. Падуб и Жива сами измучились, успокаивая роженицу, уговаривая ее потерпеть, подумать о чем‑нибудь другом.

Вторые роды начались перед закатом. К тому времени вода в бане остыла, и когда измотавшая сама себя Златогорка вдруг опять застонала, хватаясь за живот, Падубу пришлось побегать, согревая воду и растапливая печь.

Уставшая Златогорка еле дышала и только кричала охрипшим от боли голосом, причиняя муки и себе и младенцу. Она не была готова подарить мужу второго ребенка и совсем не тужилась.

— Ну, давай же, давай, сестричка, — уговаривала Жива, ласково поглаживая ее дрожащие колени. — Он живой, он на волю просится!..

— Не могу, — прошептала Златогорка, прикрывая глаза. Слезы лились у нее из‑под век. — Не могу!..

Падуб, преодолевший страх, сидел у нее в головах, гладя влажные волосы своей хозяйки. На ее чрево он смотреть все‑таки боялся и косил глазами на огонек свечи, чувствуя, как другую его руку до синевы стискивают пальцы Златогорки.

Она вдруг застонала низко, с рыком, упираясь головой в живот пекленцу и словно стараясь уползти от чего‑то. Чрево ее содрогнулось. Страшное лицо с оскаленными зубами напугало Падуба, он отшатнулся, но в это время Жива наклонилась над роженицей и почти силой вытащила младенца.

Златогорка застонала последний раз, еле слышно, и закрыла глаза. Голова ее беспомощно склонилась набок, и она обмякла.

Второпях не зная, за что схватиться, Падуб наклонился над нею, слушая сердце. Но женщина была жива и дышала мерно и неглубоко. Тогда он поднял глаза на Живу.

Та возилась с младенцем, очищая его личико и головку.

— Вот они, золотые волосики! — воскликнула. она, приветствуя новорожденного шлепком. — А я уж думала, что мне померещилось!

— Что? — шепнул Падуб.

Мы хотели первыми родиться, — продолжала Жива, воркуя над ребенком, — да братик нам не дал — вперед протиснулся. А мы на это разобиделись и вообще решили не рождаться, так, что ли? Ишь ты, какой хитрый! — Жива улыбнулась. — А ну, давай, крикни, покажи, каков ты на самом деле!

Она шлепнула ребенка посильнее, и он залился на всю баню басистым плачем.

Его крик пробудил обеспамятевшую Златогорку. Она с усилием подняла голову и, разлепив веки, хрипло выдохнула: Живой?..

— Еще какой живой! — весело отозвалась Жива.

— Дочь?..

— Радуйся, мать, — торжественно сказала Жива, передавая ребенка ей на руки, — второго сына родила!

Она потянулась за ниткой и ножом перерезать пуповину, но Златогорка вместо того, чтобы приласкать новорожденного, поникла головой.

— Вот теперь воин, — печально. прошептала она. — Умру я!

— Глупости! — Жива улыбалась, как девочка. — Слышала, мать, какой у него голос? Нет, он будет певцом — гусляром и сказителем! Отец его так сладко поет — заслушаться можно! А сын его перепоет… Расти скорее, голосистый петушок! — добавила она, обращаясь к младенцу. — Вот родит тебе мать сестрицу, вырастет она, оженят ее с моим сыночком — кто на их свадьбе петь станет?.. Кроме тебя — некому!