Женщина нашего времени - Рози Томас

Она была погружена в свою работу и не любила прерывать ход своих мыслей. Болтовня с Кэт подождет до конца дня.

— Похоже, что она очень расстроена.

— Мама, у тебя все в порядке?

Как только Кэт заговорила, Харриет поняла, что все плохо.

— Харриет, слава Богу, что ты на месте.

— Я здесь. У меня все в порядке. Скажи, что случилось?

— Саймон. Саймон умер.

«Мейзу». Старая «Мейзу» из Шамшуйпо. «Мейзу», которая была основой всего здания «Пикокс», лежала на столе в кабинете Харриет. Ее глаза остановились на серебристом, растрескавшемся дереве.

— Я сожалею. Я так сожалею. Мама, ты знаешь, он… — Она хотела сказать, что он был болен и одинок, но Кэт оборвала ее.

Кэт плакала, задыхаясь между словами:

— Еще хуже. Его раздавил поезд.

— Где? Как?

— Я должна была остановить его, — рыдала Кэт. — Он был здесь, в Лондоне. В моем доме в воскресенье вечером, как старый бродяга, он был грязный и вся его одежда… Я дала ему одежду Кена. Он сказал, что люди снова наблюдают за ним, следят за ним, и он сбежал от них и приехал к нам. Он заставил нас опустить шторы и запереть двери в восемь часов вечера в воскресенье.

— Почему ты не сообщила мне, что он здесь? Я бы сразу приехала.

— Я пыталась. Я оставила сообщение. Вчера вечером твой секретарь сказал, что ты уехала.

Харриет подумала о красной цифре на ее автоответчике, мигающей ей. Телефонная трубка выскальзывала из ее руки. Ладонь была холодной и влажной.

— Вчера он казался лучше. Мы вызвали врача, и он дал ему пилюли. Он сказал, что найдет ему место в психиатрической клинике, а я сказала, что смогу ухаживать за ним дома, пока он позволяет. Только я не смогла. Сегодня утром он встал и ушел. Я ждала весь день, а потом позвонила в полицию. Они спросили у меня, во что он был одет, когда ушел. Я сразу ответила. Они сказали мне, что неопознанный мужчина попал под поезд, он был одет в старую куртку Кена. Он спрыгнул с моста, Харриет. В нескольких милях отсюда. У него не было с собой ни фартинга, он должен был идти пешком.

Харриет слушала плач своей матери. Она представила себе хождение Саймона по улицам южного Лондона по направлению к железнодорожной линии.

— Полиция попросила Кена опознать тело. Сейчас он там. Но это Саймон, мы знаем это.

— Я еду домой, мама. Оставайся там, я скоро буду.

— Куда я могу уйти? Я чувствую, что это моя вина, Харриет. Я дала ему уйти. Я не представляла, как он плох…

— Ничья это не вина. Ты не могла знать.

Харриет направилась на Сандерленд-авеню. Когда она ехала, она думала о том, как Саймон ответил на ее вопрос о том, не может ли он быть ее отцом, когда они встретились в первый раз. Он тогда сказал: «Я не ваш отец, но я сожалею, что это так». Она хотела услышать эти слова, Саймон хотел бы быть ее отцом, но он никогда не говорил этого.

Возможно, часть ее честолюбивых стремлений, связанных с «Пикокс» и ее успехом, были обязаны ее желанию, чтобы Саймон гордился ею. Однако он даже не захотел получить денег, которые она накапливала для него, греховных денег, как она поняла сейчас. Насколько она знала, он не прикоснулся ни к одному пенни из них. Все, чего хотел Саймон, — это чтобы его оставили одного в покое.

Она никогда не услышит его слов: «Я хотел бы, чтобы вы были моей дочерью».

Подъехав на Сандерленд-авеню, Харриет увидела на дороге машину Кена. Он вышел встретить ее, и без всякой надежды Харриет спросила:

— Ну что?

Кен покачал головой. Его широкое лицо выглядело серым и вялым от шока после того, что он увидел.

— Это был он. Я понял это больше по моей куртке, чем по тому, что от него осталось.

Харриет быстро закрыла глаза, а потом снова их открыла. Перед нею были бегонии Кэт и гибридные камелии, но видела она только Саймона, мост и поезд.

— Мама в доме.

Кэт и Лиза сидели рядом на диване. Кэт все еще тихо плакала, а Лиза обнимала ее рукой за плечи.

— Лиза? — глупо спросила Харриет. — Что ты здесь делаешь?

Сестра ответила:

— Естественно, забочусь о маме.

В этих язвительных словах была смесь осуждения, лицемерия и почтительности к родителям на словах, а ее лицо напомнило Харриет разногласия их детства. Она хотела огрызнуться: «Я тоже делаю это», — однако Лиза сжала руку матери и пробормотала:

— Сиди здесь, дорогая. Я приготовлю чашку чая.

Кэт подняла опухшее лицо.

— Мы виноваты, Харриет. Мы виноваты.

— Не плачь так много, — ответила Харриет, — это ничему не поможет, если ты доведешь себя до болезни.

Эти слова прозвучали резче, чем ей хотелось бы, и Кен нахмурил брови, стоя за спиной Кэт.

— Я посмотрю за чаем, — сказала она и пошла за Лизой в кухню.

Лиза открывала шкафы и передвигала кружки с цветами.

— Где заварка? Она все переставила.

Харриет стояла, глядя в сад, и не делала никаких усилий, чтобы найти поднос или чайные чашки. Заварка была обнаружена, и Лиза гремела чайником.

— Лео сказал, что он умер мгновенно. Он ничего не почувствовал после того, как прыгнул.

Харриет перевела глаза:

— Лео сказал?

Лиза споткнулась с молочным кувшином в руке. Ее щеки покраснели, но она четко произнесла:

— Да. Как ты думаешь, он прав?

— Мы должны надеяться.

Потрясший день, казалось, демонстрировал мельчайшие детали, как при замедленных кинокадрах. Харриет ясно поняла то, что она не проверила раньше, не найдя для этого времени. Ее сестра и бывший муж связаны.

Единица информации, как сказала бы Лиза, считая, что это отлично звучит.

— Как удобно, — произнесла Харриет.

Она вспомнила о том, что было до Рождества. Лиза и Лео были вместе в винном баре. Когда же это было?

В тот вечер, когда она поехала с Робином в «Хилтон». Тогда она подумала, что это не имеет значения. Саймон имеет значение, она знала это, однако это было затруднительно, а сейчас он ушел.

— Более того, — запротестовала Лиза, но Харриет отвернулась.

— Я возьму чай.

Они сели в гостиной. Четверо пили чай. Они почти не разговаривали. Харриет чувствовала бессмысленность этой семейной встречи. «Все они нуждаются в завершении картины, — размышляла она, — был ли Лео послушным двойным зятем?» Искренние и обильные слезы Кэт начали раздражать ее. Лиза сидела печальная, похлопывая мать по руке.

Кен встал. Он сделал приглашающий жест Харриет, чтобы она последовала за ним, и она с благодарностью вышла, предоставив Кэт заботам Лизы. Кен и Харриет вместе медленно прогуливались по саду в тени айланта. Кен положил руку на плечо Харриет.

— Я думаю, он обязательно сделал бы это, рано или поздно. Без сомнения, он был очень взволнован. Его прямые, доброжелательные слова пробили оборону Харриет. Она сжала губы, однако слезы уже показались, и через секунду она перестала сдерживаться. Ее плечи задрожали.

— Моя дорогая, ты не такая уж сильная, какой хотела бы казаться всему миру, не так ли?

— Конечно. О, Кен, бедный Саймон. Какую ужасную смерть он выбрал.

После минутного молчания Кен сказал:

— Я не хотел бы, чтобы твоя мама видела это. В полиции мне отдали содержимое его карманов, запечатанное в полиэтиленовый мешок, как вещественное доказательство. Там было немного. Пара моих вещей, которые я забыл в куртке. Однако там было и это.

Он передал ей.

Это была та же вырезка, что и у Робина, из колонки светских новостей вечерней газеты. Она как бы продолжала представлять собой свидетельство преступления, которое она пыталась скрыть. Харриет посмотрела на ослепленное, испуганное и нетрезвое выражение своего собственного лица, прижавшегося к плечу Каспара.

В рту появился неприятный привкус, настолько усилившийся, что ей пришлось сглотнуть, как при тошноте. Теперь она точно знала, что произошло, что, в конечном счете, привело Саймона к железнодорожному мостику и приближающемуся поезду.

Какой-то энергичный журналист тоже увидел это, и очарованный светом, излучаемым Каспаром Дженсеном, побежал к «трагическому военнопленному» спросить, что он сейчас думает о «Девушке Мейзу». Он, должно быть, приехал к запечатанному дому Саймона и очень сильно стучался в запертую дверь. Потом он раздраженно всматривался в окна, пытаясь увидеть что-нибудь в щелях между наклеенными газетами.

Он, вероятно, посчитал себя счастливым, когда Саймон, наконец, подполз к дверям. Он просунул ему фотографию Харриет. Она была уверена, что это произошло именно так, а Саймон моргал в уединении, улыбаясь ужасной фотографии.

«Я хотел бы, чтобы вы были моей дочерью». Тогда он уже не хотел.

После этого, прочитал он вырезку или нет, Саймон почувствовал присутствие незваных гостей, приближающихся к его дому, прижавшихся к кирпичам и хрупкому стеклу. В конце концов, они выжили его, похожего на старого бродягу, как сказала Кэт, из дома и направили на Сандерленд-авеню. И потом от Сандерленд-авеню — к железнодорожному мосту.