Одержимый - Шарлотта Физерстоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тебе не стоит волноваться. Она в безопасности и любима.
Паника уже крепко держала его за горло, и он снова схватил Анаис, прогремев:
– Что ты имеешь в виду?
– Я позаботилась о ней… я… – Анаис отвела взгляд и шмыгнула носом сквозь слезы. – Ты, разумеется, понимаешь, что я… я не могла оставить ее.
С криком ужаса Линдсей выпустил ее, отбросив от себя.
– Что ты сделала? – спросил он тихо, едва шевеля губами от страха.
– Одну-единственную вещь, которую могла сделать незамужняя женщина, оставшаяся одна с ребенком.
– Я хотел жениться на тебе… – вымучил из себя Линдсей, – я хотел тебя… Я бы так ждал этого ребенка! Я бы не бросил тебя, Анаис. А ты скрыла от меня это, когда я так отчаянно пытался разыскать тебя!
Она зарыдала, закрыв лицо руками:
– Я не знала об этом!
– Где мой ребенок? – взревел он, чувствуя, что окончательно теряет контроль над гневом и болью, которые пронзали грудь, будто ножом.
– Ты не понимаешь… у меня не было выбора… Мне пришлось принять решение, и сейчас слишком поздно… нельзя изменить то, что уже сделано.
Эмоции захлестывали Линдсея, рвали его душу на части, лишая способности проявлять то, что хоть отдаленно напоминало бы здравый смысл. Он был смущен, потерян. Голоса, звучащие в голове, насмехались над ним, словно злобные критиканы, которые освистывают актеров из театра Друри-Лейн.
«Броутон и эта девчонка Дарнби кое-что от тебя скрывают», – снова и снова слышал Линдсей резкий голос отца. Эта фраза неустанно звучала в ушах, словно проклятая мантра.
– Итак, ты отказываешься мне отвечать? – недоверчиво осведомился Линдсей. – Выходит, мне непозволительно даже узнать о судьбе ребенка, не так ли? Значит, у меня нет никаких прав?
– Если бы ты только услышал меня…
– О, я прекрасно тебя слышу! Я не могу рассчитывать ни на какие права, потому что изменил тебе, потому что ты считаешь меня никчемным – из-за опиума. Предполагается, что у меня просто нет сердца, что мне будет решительно наплевать на то, что где-то в этом мире живет моя дочь – мне даже не собирались сообщать о ее рождении! Кем же ты меня считаешь, Анаис? Чудовищем? Неужели ты действительно считаешь, что мне было бы все равно? Боже, неужели ты собиралась скрывать это от меня… вечно?
– Гарретт сказал… – Анаис запнулась и замолчала, покачивая головой.
– Гарретт сказал – что?
Но она явно не собиралась ничего больше объяснять, предоставив Линдсею возможность самому разбираться с тем, о чем он только что узнал.
– Что сделано, то сделано, Линдсей. Пути назад нет – для каждого из нас.
«Спасибо тебе, Гарретт. Спасибо тебе за все…» – вдруг пришли ему на ум слова Анаис, сказанные ею в доме Броутона. Голова Линдсея запрокинулась, и он взглянул в лицо Анаис. Паника захлестнула его, когда разгадка пронзила сознание, хлынув подобно мощному приливу. Волны осознания захлестывали Линдсея одна за другой, врывались в его сознание, высасывая последние силы, словно вознамерившись терзать до тех пор, пока он не утонет.
В ушах зазвучали обрывки фраз, ставшие ключом к разгадке.
«Путешествовать так далеко, когда до даты родов остается всего ничего, миссис Миддлтон, да еще в такую пору?»
«Никто из нас не предполагал, что мне придется так рано разрешиться от бремени… конечно, я была с Робертом…»
«Мы связаны крепкими узами, Анаис. Узами, соединившими нас навеки…»
И Линдсей вспомнил о тревоге и неловкости Маргарет Миддлтон тем вечером в гостиной, когда он едва удостоил вниманием ее ребенка. Вспомнил, как Миддлтон с женой обменялись взглядами, в которых сквозила нерешительность. А что же Анаис, она выглядела обеспокоенной? Она хотя бы видела ребенка?
Эта мысль прочно засела в мозгу Линдсея. Он не мог стряхнуть ее, и чем дольше думал об этом – о несправедливости и собственном бессилии, – тем все больше выходил из себя. Вспыхнув от ярости, он взревел:
– Ты отдала мою дочь Роберту Миддлтону и его жене!
Анаис можно было ничего уже не объяснять. Шок и стыд, отразившиеся на ее лице, красноречиво сказали Линдсею все, что ему хотелось узнать, и он снова отпрянул назад, подальше от этой коварной предательницы. Каблук его сапога ударился о край кровати, и Линдсей упал на матрас, потрясенный, полный отвращения.
– Дай мне все объяснить! – собравшись с силами, взмолилась Анаис.
Линдсей взглянул на нее сквозь слезы. Он не плакал вот так, открыто, с тех пор, как был безусым юнцом. Слезы подкатывали к глазам тем проклятым утром, когда он проснулся после своей измены Анаис, – тогда он подавил предательскую влагу, вдохнув пары опиума. Он всегда заглушал боль опиумом. Но сейчас опиума под рукой не было – Линдсей не мог прибегнуть к проверенному средству, наполнив свои вены ощущением безопасности. Теперь он был предоставлен самому себе и должен был в одиночку переживать эту мучительную боль.
– Линдсей, пожалуйста, выслушай меня! – молила Анаис, и слезы струились по ее щекам.
– Ты отдала моего ребенка – отдала чужим людям мою дочь, – тихо произнес Линдсей так, будто до конца не мог в это поверить. И в этот момент он вдруг понял, что больше не может смотреть на Анаис. Не может находиться с ней рядом.
Слетев с кровати, Линдсей решительно зашагал к двери, его длинные ноги стремительно сокращали расстояние между постелью и дверью.
– Куда ты? – закричала Анаис, бросаясь к нему. Цепляясь за его кисть, как безумная, она попыталась помешать ему взяться за ручку.
Но Линдсей отмахнулся от этих жалких попыток и настежь распахнул дверь, со всей силы двинув по ней кулаком – так резко, что деревяшка яростно стукнула по стене, заставив висевшую на ней картину с грохотом упасть на пол. Линдсей выбежал в коридор, на ходу стряхивая цепляющиеся руки Анаис со своих плеч.
– Не делай этого, ты все разрушишь!
Он остановился уже на нижней ступеньке лестницы и, медленно повернувшись на каблуках сапог, поднял глаза на Анаис. Она стояла наверху, в тонкой сорочке и чулках. От взгляда на нее острая боль побежала по венам.
– Нет, Анаис, – сказал Линдсей, устремив на нее указующий перст. – Это ты все разрушила.
Линдсей вылетел из дома и за считаные мгновения достиг конюшни. Дрожа от неистовства, пальцы накинули на Султана уздечку и вложили ему в рот мундштук. Спустя несколько секунд оседланный арабский скакун вылетел из дверей конюшни.
Смеркалось. Линдсей стремительно вел жеребца по заснеженным лесным дорожкам, не обращая внимания на низко висящие ветви и обледеневшие участки петляющих троп. Стук копыт по укатанному снегу и ритмичное хрипение, которое вырывалось из мерно колебавшейся груди арабского скакуна, звучали в ушах Линдсея, вытесняя все мысли, угрожавшие превратить его в буйнопомешанного.
