Алые росы - Владислав Ляхницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Терпи. Ты же мертвая. Поклянись, дочь моя, терпеть и молчать».
«Буду терпеть и молчать».
Потом вновь была сильная боль, но Ксюша терпела молча.
На том свете, как и на этом, вечер сменялся ночью, ночь — утром, а утро — днем. Только дни были короткие, с воробьиный шаг, и серы, как грязный весенний снег или сметки с мельничных бревен.
Иногда далеко-далеко слышались голоса. Все больше птичьи… Пахло цветущей черемухой. Именно так Кузьма Иванович и описывал рай на моленьях: птицы поют, цветы вокруг, старцы в белых одеждах, еще должны быть какие-то яблоки…
Как-то Аграфена шершавой ладонью погладила Ксюшину щеку.
— Ох, касатушка, и брови сожгла, и волосы обгорели. Не доспей тогда Вавила с Егором, забили бы насмерть.
Ксюша поправила про себя: и так меня насмерть забили. Я же в раю. С чего они меня мертвую кормят. Лушка глупая, уговаривает, как маленькую: глотни, Ксюша, ложечку. Ну, глотни…
«Вкусная каша… Рази глотнуть, покуда белый старик не видит? Лушка! Подружка! Разбросала нас жизнь и поссорила. Как я стала хозяйкой прииска, так ты, гордячка, перестала меня замечать. Потом, как рабочих арестовали, срамила меня всяко-разно. Мнилось, на век разобиделась…»
Донесся голос Егора:
— Плесни-ка мне, Аграфенушка, щец.
«Почто они все на том свете?»
Саднят трещины на губах. Во рту не шевелится пересохший язык.
«Мне б тоже щец… чуточку… покислее», — подумала Ксюша, но ангел, видать, услышал думы и повторил:
— Аграфена, налей, пожалуйста, щей для Ксюши. В чашку… Она просит пожиже…
Теплые кислые щи освежили рот. Стало легче дышать. Послышался стук ложек о миски, и хрустнуло где-то в груди, в голове и ушах зазвенело.
Разломился и стал исчезать мир безмолвия, мир серых тягучих туманов. Послышалось звонкое цвиньканье синичек, на Аграфенином сарафане краски увиделись. Это все удивило Ксюшу, привыкшую к серому одноцветию «того света». Но еще более удивилась она, почувствовав свои руки, ноги, спину. Пальцы шевелятся!
«Неужто живу?!»
Еще шевельнула пальцами — и буйное счастье с головой захлестнуло.
— Аграфена, Егор! Неужто и впрямь я жива? Крикнула во весь голос, но Аграфена едва расслышала шепот.
— Слава те богу! Очнулась! — обхватила ладонями Ксюшину голову и наклонилась к ее лицу.
«Аграфена, пошто же ты плачешь, — подумала Ксюша. — Покуда живешь, надо только смеяться».
4.
Жизнь возвращалась. Пальцы перестали дрожать, потом стали послушными, ухватили ложку с кашей, голова поднялась от подушки, и Ксюша впервые смогла осмотреть просторный шалаш. Под коньком, роями залетных пчел, свисали мешки и мешочки с пожитками жильцов. В проеме двери увидела залитую солнцем ветку цветущей рябины.
Какое несказанное наслаждение ощущать возврат жизни и будто впервые видеть цветущую рябину на фоне яркого неба, ложку с кашей, что сама, без всякой помощи поднесла ко рту.
Жить! Только жить!
5.
Над Сибирью спускалась прозрачная весенняя ночь. Последняя мирная ночь Сибири в тысяча девятьсот восемнадцатом году.
В это время в Париже был еще вечер.
Премьер и военный министр Франции Клемансо сидел в своем кабинете за огромным, мореного дуба столом и листал вырезки из газет в специальной папке с пометкой «Сибирь».
«МАНЧЕСТЕР ДИСПАЧ», 5 января 1918 года. «Политика союзников должна состоять в том, чтобы поддержать Южную и Азиатскую Россию — Сибирь и через их автономные правительства работать над восстановлением России…»
«ЭКО ДЕ ПАРИ», 30 января. «…Необходимо в кратчайший срок покончить с пассивной политикой союзников по отношению к большевистской России, начать активные действия и прежде всего взять под контроль сибирскую железную дорогу».
«НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС», 28 февраля. «…Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны встретить Германию в Сибири».
«ДЕЙЛИ МЕЙЛЬ», 5 марта. «…Задача союзников — захватить сибирскую железную дорогу и богатые области, лежащие на восток от Урала, и создать на азиатской России противовес большевистской Европейской России».
— Мой маршал, — обращается Клемансо к Фошу, стоявшему у карты России, — общественное мнение, я полагаю, подготовлено хорошо. Богомольный ханжа захочет помочь своим страждущим братьям, а купец — ухватить кусок пожирней. Не так ли?
Маршал Фош — главнокомандующий всеми вооруженными силами Антанты — повернулся к стоявшему рядом с ним военному:
— Генерал Жанен, доложите обстановку.
— К настоящему времени эшелоны с пятьюдесятью тысячами солдат чехословацкого корпуса расставлены по всей транссибирской железнодорожной магистрали, от Урала до Тихого океана. В Сибири находятся наши военные агенты, поддерживающие связь с командованием чехословацкого корпуса, и ожидают от нас указаний. Предполагается и согласовано с миссиями союзных войск, что японские и американские войска высадятся во Владивостоке, и область до Байкала будет областью их интересов. Украину займет Германия. Ей тоже нужен кусок пирога. Крым, Одессчину, побережье Черного моря оккупируем мы. Кавказ и север России займут англичане…
Жанен продолжал. Перечислял области интересов Италии, Греции, снова Франции… и каждый раз отсекал на карте кусок России.
— Россия остается примерно в границах времен Иоанна Грозного. Пока… Если ж характер московский окажется дрянным, то ее ожидает судьба Гвинеи.
Жанен поклонился премьеру и протянул ему папку.
— Очень любопытный доклад нашего агента полковника Пежена о соотношении политических сил в Сибири.
Клемансо развернул папку, начал читать:
«…Мы можем вступить в Сибирь под лозунгами: с одной стороны — во имя восстановления порядка, а с другой — во имя защиты наших интересов. По вступлении мы можем поставить то правительство, какое найдем нужным[1]…Эсеры, кадеты, областники, которые заявляют, что за ними крестьянство, обманываются и нас обманывают. Сибирский крестьянин — противник возврата к старому порядку…»
Клемансо оторвался от чтения и похвалил доклад.
— Агент сообщает, — добавил Жанен, — что большевики с их последовательной и ясной программой по вопросу о мире, земле и промышленности имеют наибольшую поддержку в народе. Но их программа совершенно не устраивает нас. Единственный выход — вооруженное свержение Советов. Но после свержения предстоит длительная и кровопролитная борьба с народом. Предполагаю, мы должны располагать армией не менее, чем пятьсот тысяч штыков… И Пежен справедливо указывает, что, будучи глубоко реакционной, партия эсеров представляется для нас чрезвычайно полезной. Эсерами частная собственность признается неприкосновенной. Это чрезвычайно существенный момент, показывающий полное расхождение эсеров с большевиками, с их широкой коммунистической программой.
— У Пежена очень реальный подход к обстановке, — похвалил Клемансо. — Сибирь — это хлеб, масло, золото.
На стене большая карта бывшей Российской империи. Жирные синие линии разделяют Россию на ряд кусков с надписями: «Область интересов Великобритании», «Область интересов Германии». И рассекает Россию жирная красная линия, над которой написано: «Чехословацкий экспедиционный корпус».
— Начинайте, мой маршал, — сказал Клемансо.
6.
На небольшой станции железной дороги Пежен подошел к салон-вагону походного штаба чехословацкого корпуса и представился дежурному офицеру:
— Пежен. Корреспондент газеты «Эко де Пари».
— Проходите, пожалуйста. Вас ждут.
На стене штабного салона висит большая карта России. На ней вдоль сибирской железной дороги флажки с номерами полков, батальонов, рот. От Пензы и далеко за Байкал протянулись флажки, по всей магистрали стоят сейчас эшелоны с вооруженными чешскими батальонами.
— Мало войск в Омске, Гайда, — сказал Пежен, разобравшись в дислокации чешского корпуса. — Решительно мало.
— Подтянем, — ответил Гайда. — А те, что есть в Омске, мы задержим.
— Плохо прикрыты тылы Красноярска, а рядом слюдяные копи Троицко-Заозерной. В них красная гвардия. Недалеко золотые прииски Кузнецкого Алатау. Там тоже отряды вооруженных рабочих.
Гайду раздражал инспекторский тон Пежена. Но ничего не поделаешь: песни заказывает тот, кто платит.
— Я учту замечания, господин полковник, — морщился Гайда. — Но мы уже заняли Челябинск, Новониколаевск, Мариинск. Заверьте маршала Фоша и месье Клемансо: все будет, как обусловлено.
— Действуйте, генерал. Вот деньги. Это на содержание корпуса. Это вам лично. — Пежен положил на стол два чека и пачки денег. — Причина мятежа придумана вами удачно. Продолжайте, и поможет вам дева Мария.
7.
На письменном столе шипела керосино-калильная лампа. Ее яркий мертвенный свет вызывал у Аркадия Илларионовича неприятное ощущение, будто кто-то забрался под зеленый матовый абажур и, приложив палец к губам, непрерывно шипит: ш-ш-ш… Даже шкафы с любимыми книгами, что Аркадий Илларионович заставил перенести во флигель, в свой маленький кабинет, принимали неприятный синеватый оттенок.
