Политика и рынки. Политико-экономические системы мира - Линдблом Чарльз

Разнообразие форм влияния на высших правительственных чиновников и разнообразие групп, входящих в состав партии и правительства, привели к тому, что некоторые обозреватели выдвинули гипотезу о росте плюрализма в СССР и Китае до уровня, соответствующего модели-2, а также о формировании групп интересов. Интерпретировать подобные данные следует с большой осторожностью. Принцип плюрализма по-прежнему представляет угрозу для основ системы, так же, как и концепция формирования групп интересов, — ведь доктрина целиком и полностью поддерживает модель-1. Кроме того, в официальных декларациях и заявлениях правительства не признается существование каких-либо групп интересов. Также предполагается, что эти группы, как бы они ни назывались, являются объектами иерархического управления «сверху», а не «снизу», как в полиархических обществах. Высшее руководство считает своим долгом не дать им превратиться в носителей независимой мысли или действия. Лидеры используют эти группы; они не являются их представителями. Данные сообщества больше напоминают кружки личных последователей, чем группы интересов в полиархической политике9.

Обозреватели всерьез утверждают, что плюрализм и группы интересов приобретают все большее влияние в коммунистических системах, хотя все-таки в этой полемике менее всего имеется в виду то, что коммунизм содержит элементы полиархических систем, а скорее то, что возникают силы, чуждые для коммунистической модели и модели-110. Некоторые ученые рассматривают СССР как «бюрократию участия» или же — относительно таких институтов, как бюрократический аппарат, партия и вооруженные силы, — как «институциональный плюрализм»11. Зарождающиеся плюралистические силы еще слабы. Ранние ленинские устремления и установки на развитие общественного контроля давно не актуальны. Все же участие масс в политической жизни в СССР начиная со Второй мировой войны значительно возрастает12. Это не то же самое участие, что в полиархических системах. Оно всегда строго регулируется партийным руководством. Оно ни в коем случае не позволит Рэйчел Карсон* написать «Безмолвную весну», а Ральфу Нейдеру — организовать движение «Общественный гражданин»**. Тем не менее рост гражданского участия может быть индикатором, по меньшей мере, достаточно продолжительного давления, вектор которого направлен на развитие плюралистической полиархической системы.

В Восточной Европе, в отличие от СССР, все еще созревает более значительный потенциал для развития полиархических систем. В 1968 году, в ходе событий, которые были описаны рядом их апологетов как выход Чехословакии на путь становления первого в мире демократического социалистического государства, Чехословакия быстро ослабила цензуру, демократизировала партию, позволила множеству разнообразных групп действовать свободно и независимо и взяла под жесткий контроль всемогущие секретные службы13. В Польше не прекращавшиеся в течение многих лет демонстрации, забастовки, бунты рабочих ясно продемонстрировали, что в стране имеются более сильные, чем в СССР, элементы демократического плюрализма14.

Как представляется, если коммунистические системы должны называться гуманистическими потому, что в них проявляются демократические или полиархические элементы, это происходит в той мере, в какой у них не получается приблизиться к модели-1, и вместо этого они обращаются по крайней мере к зачаткам элементов модели-2.

Свобода

Коммунистические системы, не являясь демократическими или полиархическими, тем не менее претендуют на то, что их теория и практика свободы содержит в себе концепцию гуманистического общества, присущую модели-1.

Свобода в том значении, в каком ее понимают в полиархических аппроксимациях модели-2, конечно, подавляется коммунистами. Коммунистические системы, как всем известно, по большей части отказывают своим гражданам в предоставлении гражданских свобод: свободы мысли, слова, вероисповедания, собраний, перемещений, а также права на неприкосновенность частной жизни15. В либеральных обществах все это — привилегии, в высшей степени ценные не только сами по себе, но и потому, что являются специфическими требованиями для полиархических систем*.

Коммунистические системы не обеспечивают и реализацию необходимых процессов и процедур**. В любой высоко авторитарной системе у гражданина на самом деле может не быть никакого выбора, как в случае с нацистской Германией: если он еврей, его казнят. Или он китайский помещик или российский кулак, и его казнят. Без суда. Без адвокатской защиты. Никаких прав. Даже если не принимать во внимание такие крайности, гражданин может быть не защищен и по причине того, что попадает под действие «заведенных порядком» правил. Если он обвиняется в совершении преступления, он может быть наказан без проведения формального суда, без точного указания того, в чем он обвиняется, и без предоставления ему возможности защиты. Все это может быть сделано, как в коммунистическом Китае, при полном отсутствии формальных судебных действий, даже при отсутствии какого-либо специального свода законов, относящихся к этим обвинениям16.

Одно время выдвигалась вполне состоятельная гипотеза о том, что все коммунистические системы неизбежно используют террор в качестве основного метода достижения как можно более полной степени контроля над мыслями и действиями подданных: аресты среди ночи, без точного определения предъявляемых обвинений, лишение свободы, пытки и казни — часто в национальных масштабах, как в случаях ликвидации Сталиным кулаков, мобилизации Мао Цзэдуном крестьян-бедняков для уничтожения богатых землевладельцев и казней Фиделем Кастро сотен, а то и тысяч людей, которых он подозревал в ведении подрывной деятельности или потенциальном участии в такой деятельности17. Но, хотя суровые репрессии продолжаются во всех этих системах, применение террора в крайних формах прекратилось или значительно уменьшилось, а на Кубе террор вообще никогда широко не применялся.

Коммунистическая система может в любое время вновь обратиться к террору18. Китайцы возвращались к нему несколько раз, например во время кампании идеологической «чистки» в 1957-1958 годах19. В течение целого десятилетия после большевистской революции в 30-х годах советское руководство в попытке установить в обществе новый порядок прибегло к террору в таких масштабах, в каких ранее его нигде не осуществляли. По различным оценкам, только в 30-х годах в стране был казнен 1 миллион человек, еще 2 миллиона человек погибли в концентрационных лагерях, а 3,5 миллиона — во время проведения коллективизации в сельском хозяйстве20. В течение всего сталинского периода, по общим оценкам, в результате террора погибли 30 миллионов человек.

Все же коммунисты не глупы, заявляя, что коммунистические общества предоставляют свободу иного рода — соответствующую модели-1. Они отмечают — в качестве базового момента для сравнения, — что в полиархических системах человек не свободен полностью; он только думает, что свободен. Умный коммунист задает вопрос: «От чего люди свободны в Советском Союзе?» И отвечает: «Они свободны от эксплуатации, от морального гнета, а следовательно, их мышление и дела свободны от вековых оков, созданных экономическим, политическим и моральным господством эксплуататоров»21. Этот аргумент отнюдь не нелеп. В более раннем обсуждении цикличности в полиархических системах мы нашли достаточно оснований для того, чтобы полагать: в полиархических системах люди не просто идеологизированы — неизбежно, как в любом обществе, — а в огромной степени идеологизированы руководством и привилегированным классом.

Положительное в притязаниях коммунистов на гуманистическую обеспокоенность по поводу свободы — выражу суть в самой осторожной и приемлемой форме — заключается в следующем: так как люди хотя бы до некоторой степени введены в заблуждение и верят в то, что свободны, в то время как в действительности они являются жертвами индоктринации, есть, по крайней мере, возможность того, что их можно сделать более свободными, подвергнув деидеологизации, что позволило бы им лучше осознать их собственные подлинные потребности и желания. Я не вижу никакой возможности отрицать истинность этого суждения — в той осторожной и взвешенной формулировке, в какой оно изложено. Если оно достоверно, тогда это означает возможность — по крайней мере возможность — того, что коммунистическая цензура, индоктринация, контроль над умами даже в тех крайних формах, в которых они осуществляются в наставнической системе, могли бы в свое время сделать человека более свободным, если бы в конце концов их отменили или уничтожили. «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями, — писали Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии», — приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»*.