На высотах твоих - Артур Хейли

– Уверен, что так и будет, – устало согласился Ричардсон. – Хотите верьте, хотите нет, но меня это мало волнует.

Он сказал правду, убеждал Ричардсон сам себя, об этом он думал меньше всего. Но действительно, зачем же он все это затеял? Из личной преданности Джеймсу Хаудену? Отчасти да, но здесь все-таки нечто большее. Не заключалась ли разгадка в том, что Хауден – при всех его недостатках – на посту премьер-министра был благом для страны, и какие бы излишества он себе ни позволял в стремлении сохранить власть, разве он не возвращал сторицей служением нации? Хауден – и Канада тоже – заслуживал лучшей доли, нежели крах в бесчестье и позоре. “А может быть, – думал Ричардсон, – то, что я сейчас делаю, и есть проявление чувства, родственного патриотизму, что-то вроде троюродного патриотизма”.

– Так я отвечу вам “нет”, – заявил Харви Уоррендер. – Твердо и бесповоротно.

Значит, придется все же прибегнуть к секретному оружию.

Ричардсон и Уоррендер в гнетущем молчании испытующе разглядывали друг друга.

– А если бы я вам сказал, – медленно начал Брайан, – что имею некоторые сведения, которые заставят вас передумать.., сведения, которые мне не хотелось бы обсуждать даже с глазу на глаз с вами, вы изменили бы свою позицию?

Министр по делам иммиграции ответил безапелляционным тоном:

– Ни на земле, ни в небесах не найдется такой силы, чтобы принудить меня взять свои слова обратно.

– А по-моему, найдется, – вполголоса возразил Брайан Ричардсон. – Видите ли, я знаю правду о вашем сыне.

В кабинете воцарилось молчание, которому, казалось, не будет конца.

С лицом, залившимся смертельной бледностью, Харви Уоррендер выдавил из себя свистящим шепотом:

– Что это вы там знаете?

– Помилуйте ради Бога, – запротестовал Ричардсон. – Ну разве вам недостаточно того факта, что я знаю. Не вынуждайте меня пересказывать всю эту историю.

И вновь зловещий шепот:

– Говорите, что вы там знаете? Значит, не будет между ними никаких намеков, никаких недомолвок; мрачной и трагической правды не избежать.

– Хорошо, – упавшим голосом произнес Ричардсон. – Очень жаль, что вы так настаиваете. – Он посмотрел Уоррендеру прямо в глаза. – Ваш сын Говард никогда не был никаким героем. Он был предан суду военного трибунала за трусость, проявленную перед лицом противника. За то, что бросил в бою своих товарищей и подверг опасности их жизни. За то, что стал причиной гибели своего штурмана. Военный трибунал признал вашего сына виновным по всем пунктам. В ожидании приговора он покончил жизнь самоубийством – повесившись.

В лице Харви Уоррендера не осталось ни кровинки. Через силу Ричардсон угрюмо продолжал:

– Да, воздушный налет на Францию действительно был. Но только ваш сын никем не командовал, кроме одного-единственного своего штурмана. И своего самолета. И добровольцем он не вызывался. Это было его первое задание, самый первый вылет.

Губы у партийного организатора пересохли. Он торопливо облизал их и вновь начал говорить.

– Эскадрилья летела в оборонительном боевом порядке. В районе цели их атаковали самолеты противника. Другие летчики прорвались и отбомбились, некоторые были сбиты. Ваш же сын, несмотря на мольбы штурмана, разорвал строй и повернул назад, оставив своих товарищей в уязвимом положении.

Уоррендер дрожащей рукой поставил стакан.

– На обратном пути, – монотонным голосом излагал Ричардсон, – в самолет попал зенитный снаряд. Штурман был тяжело ранен, но ваш сын остался невредимым. И тем не менее ваш сын бросил штурвал, оставил кресло пилота и отказался управлять бомбардировщиком. Штурман, несмотря на раны и тот факт, что он не был обученным летчиком, взял на себя управление поврежденным самолетом и в попытке дотянуть до дому…

"Если сейчас закрыть глаза, – мелькнуло в голове у Ричардсона, – я, словно наяву, увижу эту страшную сцену: тесная кабина вся в крови штурмана, оглушительный рев моторов, зияющая пробоина от снаряда, пронзительно свистит врывающийся сквозь нее воздух, резкие хлопки снарядов, рвущихся снаружи кабины… А внутри кабины.., все обволакивает страх, подобно липкому зловонному облаку. И в углу кабины – скорчившаяся в животном ужасе жалкая фигурка сломленного человеческого существа.

Ах ты, бедняга, – пожалел его про себя Ричардсон. – Застигнутый страхом врасплох бедняга. Ты просто сломался, вот и все. Ступил через тот незримый край, на котором балансируют многие из нас. Знает Бог, ты поступил так, как часто хотелось другим. Кто мы такие, чтобы теперь тебя осуждать?"

Слезы текли по лицу Харви Уоррендера. С трудом встав на ноги, пошатываясь, он выговорил слабым голосом:

– Я больше не желаю вас слушать.

Ричардсон смолк. Да и рассказывать осталось совсем немного. Вынужденная посадка в Англии – все, что смог сделать штурман. Страшный удар о землю, экипаж извлекают из-под обломков. Говарда Уоррендера – каким-то чудом целым и невредимым, штурмана – при последнем издыхании. Потом врачи скажут, что он мог бы остаться жить, если бы не огромная потеря крови из-за перенапряжения при управлении самолетом… Военный трибунал, приговор – виновен… Самоубийство… А в конце всего – дело замято, тема закрыта.

Но ведь сам-то Уоррендер знал. Знал – и создал лживую и наивную легенду о геройской гибели сына.

– Что вы хотите? – спросил Уоррендер тусклым голосом. – Что вам от меня нужно?

– Бумагу с текстом соглашения между шефом и вами, – отчетливо произнес Ричардсон.

На миг к Уоррендеру вернулись силы для отпора.

– А если я не отдам?

– Я очень надеялся, что такого вопроса вы мне задавать не станете, – попробовал урезонить его Ричардсон.

– И тем не менее я его задаю. Брайан тяжело вздохнул.

– В таком случае я подготовлю изложение протоколов судебного заседания военного трибунала, размножу его в больших количествах и копии анонимно разошлю по почте всем, кто хоть что-нибудь значит в Оттаве: депутатам парламента, министрам, журналистам, общественным деятелям, сотрудникам вашего собственного министерства…

– Вот свинья! – оборвал его Уоррендер, задыхаясь от ненависти. – Подлая ты, вонючая свинья! Ричардсон пожал плечами.

– Я не собираюсь ничего делать, если вы меня сами не вынудите…

– Люди поймут, – заявил Харви Уоррендер. Щеки его начали розоветь. – Они поймут меня, говорю я вам, и посочувствуют. Говард был молод, совсем еще мальчик…

– Они вам всегда сочувствовали, – заметил Ричардсон. – И даже теперь, может быть, пожалеют вашего сына. Но не вас. Вас уже один раз пожалели, и хватит…

Партийный организатор кивком указал на портрет в мастерски освещенной нише, на лежавшие под ним нелепые и бессмысленные реликвии.

– Они припомнят вам этот фарс, вся Оттава будет смеяться над вами.

Про себя же Ричардсон усомнился в точности своих предсказаний. Конечно, слухов и сплетен пойдет масса, но вот что до смеха… Порой люди проявляют способность к неожиданно глубокому пониманию и состраданию. Большинство, вероятно, будет гадать, какой причудливый душевный вывих толкнул Харви Уоррендера на этот обман. Не перенес ли он на сына свои собственные мечты о славе? Или горечь разочарования, трагедия смерти пошатнули его рассудок? Сам Ричардсон сейчас переживал только острую боль жалости.

Но Уоррендер поверил, что станет посмешищем. Мышцы его лица судорожно дергались. Вдруг он бросился к камину, схватил кочергу и принялся яростно колотить по портрету.., пока от него не остались только рама и жалко поникшие клочки холста. Одним ударом он вдребезги разбил маленький самолетик, швырнул карту и выцветшую фуражку в камин.

Он обернулся и злобно выдавил, прерывисто дыша:

– Ну, теперь доволен?

Ричардсон уже был на ногах. Сдерживая себя, спокойно ответил:

– Мне жаль, что вы так поступили. Вот это совсем лишнее.

Из глаз Уоррендера вновь полились слезы. Неуверенными шагами он добрался до кресла и, словно машинально, потянулся за стаканом с виски.

– Ладно, – чуть ли не шепотом проговорил он. – Я отдам соглашение.

– И все копии, – уточнил Ричардсон, – с вашей гарантией, что больше ни одной не существует. Уоррендер покорно кивнул.

– Когда?

– Мне нужно два-три дня. Придется ехать в Торонто. Бумага там, в банковском сейфе.

– Хорошо. Но отдадите ее прямо шефу. И он не должен знать, что сегодня здесь происходило, – предупредил Ричардсон. – Это входит в нашу с вами договоренность, вы поняли?

Вновь послушный кивок головы.

Придется, таким образом, верить ему на слово. Но Уоррендер от него не отступит. В этом Ричардсон был уверен.

Харви Уоррендер вскинул голову, глаза его горели нескрываемой ненавистью. “Удивительно, – подумал Ричардсон, – как мгновенно меняется настроение у этого человека”.

– А было время, когда я мог сломать вас пополам, – мечтательно произнес Уоррендер и добавил с некоторой даже дерзостью и вызовом: