Родник пробивает камни - Иван Лазутин

— Я слушаю вас.

— Если вы решили пошутить, то выбрали средство не весьма остроумное, а место не совсем подходящее.

— А если… — Владимир подыскивал подходящие слова, чтобы правильно сформулировать свой вопрос, но его опередил Ремезов:

— А если у вас есть серьезные намерения и вы хотите иметь хорошие роли в театре с хорошей труппой, то я готов с вами разговаривать о деле.

От Владимира попахивало водкой, и это чувствовал Ремезов, но не подал вида, что ощущает запах спиртного.

— Когда и где? — проговорил Владимир, окруженный толпой молодых актеров и актрис, которые знали, что с кем попало сам Ремезов в деловые разговоры не вступал.

— Сегодня в девять вечера в гостинице «Метрополь». — Ремезов достал блокнот, записал номер и этаж в гостинице,, а также телефон и подал листок Путинцеву. — Только прошу вас — не опаздывайте. Для разговора нам потребуется не больше часа.

Владимир разорвал на шее бечевку, смял лист картона и бросил его в урну, стоявшую на перекрестке аллей.

— Ваше имя и отчество? И кто вы?

— Я директор государственного драматического театра, Никита Леонтьевич Ремезов. Итак, молодой человек, жду вас сегодня в «Метрополе» в девять вечера.

На следующий день Владимир подписал договор с Ремезовым и вечером выехал в Н-ск, получив заверение директора, что он берет его на главные роли социального героя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Разговор предстоял необычный. Таранов, посматривая на часы, искал в себе тот необходимый внутренний настрой, с которым ему можно было бы проще и душевней говорить с человеком, не имеющим никакого отношения ни к производству в цехах, ни к плану завода, ни к партийным делам организации. Как-никак Корней Брылев — известный актер крупнейшего столичного театра, много лет и много сил отдавший драматическому коллективу Дома культуры завода. А последние годы работа стала хиреть. Если раньше пьесу готовили за три-четыре месяца, или, как любил выражаться Брылев, «за тридцать точек» (тридцать репетиций), то последний спектакль, выпуск которого планировали на май месяц, до сих пор еще не был доведен до конца. На некоторые репетиции Брылев совсем не являлся. Звонили в театр — там сообщали, что болен. Пытались проведать с гостинцами больного старого актера дома — его комнатушка на Первой Брестской была заперта на ржавый висячий замок. На вопрос посетителей с завода: «Где же Корней Карпович?» — соседи многозначительно ухмылялись и отвечали: «Там, где всегда…» Посетители понимали, извинялись и уносили кульки назад.

Дошел этот тревожный сигнал и до парткома завода.

«Ну что ж… — думал Таранов, — можно старика рассчитать, можно пригласить другого, помоложе, дисциплинированного… Но это… это значит вырвать из рук человека последний спасательный круг, который держит его в потоке жизни. Чего доброго, с горя запьет еще сильнее, появится обида. — Невидящими глазами Таранов смотрел в окно, за которым расстилалась территория завода с ее огромными корпусами. В каждом из них звучали могучие аккорды своей партии в этой грозной и величественной кантате огня и металла, где незримые мускулы электрического тока создавали машины, которые потом сами станут вырабатывать такую же энергию жизни. — Нет, нужно поговорить… Поговорить со стариком по душам, как сын с отцом, как коммунист с коммунистом. И главное — нужно что-то обязательно предпринять. Но что?.. Какие найти слова, чтобы могли они поспорить с пагубным пристрастием к вину, сгубившему много великих и талантливых людей России?»

И чем больше Таранов думал над тем, как бы помочь больному человеку, тем он становился беспомощней… Не знал даже, с чего начинать этот разговор.

А ведь были трудности, и какие еще трудности!.. Постоянная борьба за технический прогресс, за экономическую эффективность производства, исследование производственной обстановки на самых ответственных участках в цехах завода, наконец, такая гигантская государственная реформа, как переход на пятидневную рабочую неделю и связанная с этим переходом перестройка производственного процесса и всех коммерческих служб завода. Создание технических рейдовых бригад по выяснению и устранению диспропорции между заготовительными и сборочными цехами, постоянная экономическая и производственная разведка и в результате этого сэкономленные десять миллионов киловатт-часов электроэнергии… А разработка премиальной системы? А целевое распределение фондов материального поощрения?.. Наконец, не за горами то время, когда будет свой новый Дворец культуры… Не теперешний, старенький Дом культуры с крохотным залом на четыреста мест, а гигантский красавец у мемориального сквера на развилке двух замоскворецких улиц. Главный зал вместит тысячу двести человек, малый зал на пятьсот мест, одних только комнат для работы кружков и коллективов секции больше сотни. Вот когда поднимется этот красавец из бетона, стекла и стали на древней земле Замоскворечья, тогда голоса прославленного хора ветеранов завода зазвучат еще сильнее, еще призывнее. Тогда исполнится мечта знаменитого Гаука, который очень хотел исполнить вместе с хором ветеранов завода «Оду радости» Бетховена. Правда, нужно нажимать, нажимать и нажимать… На Моссовет, на строительный трест… Иначе они затянут строительство Дворца на годы.

Вот тогда-то можно в полную мощность развернуть работу народного университета…

Энергично сцепив пальцы сомкнутых рук и высоко подняв голову, Таранов стоял у стены и рассеянным взглядом всматривался в глубь своего кабинета. Как бы с высокой скалы он смотрел на долину и отчетливо видел: там, внизу, в потоке людской круговерти, есть и его, тарановская работа.

Он думал о приходе старого актера Брылева, которого он пригласил на двенадцать часов дня. Да разве перечтешь все то, что перед Тарановым как перед руководителем партийной организации завода вставало задачей, проблемой, пунктом тревог, волнений, бессонниц?..

А создание при заводе постоянной школы рабочих корреспондентов? А налаживание творческого содружества между заводом и театром? А незабываемые встречи с деятелями культуры, науки, искусства? Штраух, Смирнов, Гаук, Рощин… Выезды рабочих за рубеж… Создание своих заводских детских яслей, садов, пионерских лагерей, строительство палаточного городка в Полушкине, на живописном берегу Москвы, и, наконец, свой заводской храм здоровья на Черноморском побережье…

И чем больше распалял себя Таранов воспоминаниями пройденных рубежей, на которых с годами рос завод и росли люди завода, тем отточеннее, четче становилось его воображение. На какое-то время он позабыл о Брылеве, о том, что вот-вот он постучится в его кабинет. Неизвестно, зачем и для чего, наедине с собой, со своей памятью, Таранов стал стремительно пробегать те спринтерские (а они порой решались неожиданно, экспромтом, на цеховом собрании, после умного и дельного предложения рабочего-рационализатора, единодушно поддержанного коллективом цеха) и марафонские дистанции постоянной борьбы за усовершенствование, прогресс, экономию, которые длились годами, в которых он, Таранов, был в первых рядах.

Проблемы, задачи, поиски… Решенные и завершенные, они рождали новые, более сложные задачи и проблемы, превращались в вечный, четко вырисовывающийся впереди горизонт, к которому он шел вместе с заводом, но перешагнуть который было невозможно. В этом движении вперед — смысл жизни, в этом — вечный закон развития.

В памяти Таранова всплыл солнечный день прошлого года, когда на завод приехала государственная аттестационная комиссия. В комиссию входили представители Комитета стандартов, мер и измерительных приборов, Государственного комитета цен при Госплане СССР, видные ученые, работники министерств, крупнейшие специалисты в области электромоторостроения… Комиссию возглавлял ученый с мировым именем. Это были незабываемые минуты торжества победы. Первая в стране государственная аттестация качества продукции была присуждена заводу, носящему имя вождя. А по выпуску электродвигателей мощностью свыше ста киловатт завод становится головным в системе электротехнической промышленности СССР и среди стран — участниц Совета Экономической Взаимопомощи.

Сжав кулаки, Таранов продолжал неподвижно сидеть за столом, думая о том, прав ли он был в разговоре с Путинцевым, не погорячился ли со своими советами, когда начал ссылаться на биографии великих людей.

«Разумеется, формально я не обязан возиться с Брылевым, чтобы кудахтать над ним, как курица над цыпленком, и спасать его от пьянства, как от коршуна. К нашему заводу он не имеет никакого штатного отношения. Он артист театра, он член совершенно определенного, конкретного коллектива, где есть своя партийная организация и свой местком… В чем, собственно, виноваты мы, что Брылев спивается и гибнет?..» — словно допрашивал сам себя Таранов. Но тут же жгла другая мысль, и перед ней отступала первая, та успокоительная и до гадливости неуязвимая, как броневой панцирь, мысль, которая говорила о формальном отношении.