Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Смутные предвестия грядущего оправдания Николая Ивановича возникали еще и до знаменательной горбачевской речи – как минимум, на протяжении полутора лет. Это вполне соотносится с выводом, к которому пришел немецкий исследователь Марк Юнге в своей постперестроечной книге «Страх перед прошлым»: тот полагал, что «Бухарин в 1987 г. был еще в высшей степени спорной фигурой», так что его «гражданской реабилитации предшествовал длившийся почти два года закулисный процесс».
В воспоминаниях Юрия Ларина мы находим один короткий эпизод, как раз сопряженный с тем «закулисным процессом». Деятельное участие в нем принимал писатель Юрий Карякин, давний знакомец Ларина, работавший тогда в Институте международного рабочего движения Академии наук СССР.
В 1986 году он, встретив как-то мою первую жену Ингу (она вскоре умерла от рака), прямо потребовал от нее: «Почему Юра ко мне не заходит? Мне нужны все ходатайства и материалы по делу о реабилитации Бухарина. Мой друг Анатолий Черняев стал помощником Горбачева. Все можно передать ему прямо и покончить с партийно-чиновничьей волокитой». Мы так и сделали.
На практике, разумеется, имела место отнюдь не одноходовая комбинация, а целая эпопея. Как и в случае с хрущевской «оттепелью», политика объявленной перестройки наталкивалась на серьезные аппаратные препоны – в том числе в части пересмотра истории. Вроде бы теперешний генеральный секретарь ЦК КПСС уже и принял для себя решение об оправдании репрессированных участников «правой оппозиции», но столкнулся с неприятием своего настроя у части партийного руководства. Марк Юнге пишет:
Затяжку официальной гражданской реабилитации Бухарина почти на год Горбачев объяснял в своих мемуарах большим сопротивлением в Политбюро. Например, еще летом 1987 г. Б. Ельцин считал реабилитацию преждевременной.
Тем не менее такое решение было в итоге «продавлено» и получило внушительный резонанс.
Через несколько недель после выступления главы партии в прессе начала вздыматься волна публикаций, посвященных судьбе Бухарина. В декабре, например, популярнейший в ту пору журнал «Огонек» на шести полосах поместил обстоятельное, хотя и изрядно отредактированное интервью с Анной Михайловной – первое в ее жизни. Надежда Фадеева вспоминает:
После того, как Горбачев упомянул Бухарина в своей речи, в наш дом началось просто паломничество! И, как я говорю, перестройка началась в нашем доме.
Тема возможной бухаринской реабилитации вливалась в более широкое культурное русло, которое буквально на глазах становилось полноводным. Советская история переосмыслялась, переоценивалась все смелее и бескомпромисснее, уже без прежних эзоповых предосторожностей, – и не кулуарно, а сразу на массовую аудиторию. Постановка пьесы Михаила Шатрова «Диктатура совести» в Театре имени Ленинского комсомола, выход на экраны фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние», публикация в журналах романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» и повести Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая» – перечислять можно долго. До солженицынского «Архипелага» дело пока не дошло, но теперь даже и такой гипотетический жест, как обнародование главного опуса из категории «клеветнических и антисоветских», переставал казаться совсем уж немыслимым.
Параллельно этому в перестроечной прессе стали появляться статьи, где в весьма позитивном ключе оценивались методы и плоды ленинской «новой экономической политики» и подразумевались проекции ряда прежних идей на современность. Здесь можно было усмотреть определенную корреляцию с обелением имени Николая Бухарина, которого публикаторы называли защитником нэпа. Похоже, что реформаторское крыло в руководстве партии всерьез собиралось перенаправить «наш паровоз» на социал-демократические рельсы – где, скорее всего, не предвиделось никакой «в коммуне остановки», зато развитие страны могло бы – гипотетически – оказаться и более успешным, и более приемлемым для остального мира. Вроде бы услышаны оказались давние слова Бухарина: «Из кирпичей будущего социализма не построишь».
Так что не одной лишь исторической справедливостью питался процесс близящейся реабилитации, но еще и «политической целесообразностью». У того же Марка Юнге возникло ощущение, что «печать создала в лице Бухарина идентификационную фигуру, обнаруживавшую сходство с имиджем образованного и культурного нового поколения руководителей во главе с Горбачевым, что должно было сделать его более приемлемым для населения». В книге немецкого исследователя одна из подглавок так и названа – «Бухарин как символ реформируемости системы».
Инициатива «сверху» – это советскому человеку всегда было привычно, добавочных разъяснений не требовалось. В данном случае необычным оказалось то, что за реабилитацию Бухарина ратовали теперь еще и «снизу», причем без всякой административной режиссуры. Нет, не только родственники. Те, разумеется, с началом перестройки усилили свой эпистолярный пыл, адресуя запросы и обращения к новым руководителям страны. Однако объявились вдруг и иные адвокаты, из «гущи народных масс».
Еще в апреле 1987 года в адрес ЦК КПСС поступило пространное письмо от имени некоего Клуба комсомольских активистов из города Брежнев (так одно время, после смерти Леонида Ильича, звались Набережные Челны). Отправители петиции, перечислив заслуги своего «подзащитного», призывали руководство партии «восстановить доброе имя Н. И. Бухарина, с тем чтобы он занял достойное место в нашей истории». Текст воззвания, хотя и пестрил сентенциями насчет того, что следует «достойно ответить нашим идейным противникам», отличался вольными риторическими оборотами и даже некоторой требовательностью интонации.
История этого дискуссионного клуба сама по себе удивительна и в то же время симптоматична. Официально он образовался в феврале 1983 года, а до того на протяжении полутора лет существовал в формате квартирных «сходок». Альянс между пытливыми молодыми рабочими с КамАЗа и интеллектуалами, выпускниками истфака Казанского университета, привел к тому, что клубные активисты, поначалу лишь обсуждавшие отдельные «проблемные» страницы из летописи СССР, ощутили в себе потенциал для практических действий. И перестройку они восприняли как сигнал к началу этих действий – в том числе по развитию кооперативного движения. Феномен доморощенных прикамских политологов-предпринимателей получил заметный публицистический отклик на рубеже 1980–1990‐х; на них возлагались немалые надежды как на провозвестников будущей экономики. Однако тема вскоре иссякла: на государственном уровне в ход был пущен механизм приватизации, перечеркнувший все альтернативные попытки внедрения частных форм собственности.
К нашему рассказу этот сюжет примыкает не только по причине упомянутого письма в защиту Бухарина, но и в силу дальнейших обстоятельств. Вот как описывала ситуацию в своем очерке «Президент читает Бухарина» Елена Иллеш, дочь философа Эвальда Ильенкова:
Однажды, в начале 1988 года, позвонил Юрий Николаевич Ларин, сын Н. И. Бухарина. От него я в первый раз услышала о молодых рабочих из Набережных Челнов, которые каким-то
