Наследство от Данаи - Любовь Овсянникова

Но это не отразилось на ее жадности к знаниям, ко всему новому. Выставка Александра Шилова, куда она таки попала, отстояв очередь, ее просто ошеломила. Сравнить полученные здесь впечатления с возникающими от просмотра репродукций нельзя. И передать словами нельзя. Нечего и стараться. Низа поняла одно — находясь среди этих шедевров, созданных ее современником, она причащается к вечности, куда направляются и герои его полотен.

Тут она нашла, как и думала, портрет Максима Дорогина, только это был другой портрет, более поздний. Максим почти в той же позе сидел в кресле, а девочки — уже почти взрослые — примостились на подлокотниках и обнимали его с обеих сторон. Ульяна еще и голову положила отцу на плечо, а Аксинья, наоборот, отклонилась, будто хотела показать людям своего отца — видите, какой он у меня славный.

Благо, при галерее был копировальный центр, где можно было заказать репродукции картин. И Низа воспользовалась этой услугой, чтобы выполнить просьбу отца.

Итак, в Петербурге висит тоже оригинал, — подумала Низа и удивилась, так как Александр Шилов не писал дважды портреты одного человека. По крайней мере она не знает о таком. Значит, Максим стал исключением из этого правила. Это свидетельствовало только об одном — он дружил с художником и покорил его своей фотогеничностью. На втором портрете Максим так же таинственно улыбался, но имел вид не молодого баловня судьбы, а уже солидного мастера своего дела, метра, маститого деятеля, для которого не осталось тайн в душах людей. От этого улыбка Максима казалась немного печальной, дескать, какие вы все наивные, а я вас все равно люблю. Над фигурами девочек Александр Шилов тоже хорошо поработал. Здесь уже проявились их характеры, словно на спокойной глади моря отразилось два облачка, не похожих друг на друга, но обе были таки дочками своего отца.

Уходить из вернисажа не хотелось, но Низа еще хотела пробежаться по магазинам и накупить приятных пустячков для родителей и Сергея на память о ее пребывании в Москве.

И вот настало завтра — день отъезда. Москва с утра засияла под солнцем, будто улыбалась, провожая двух растроганных женщин в другую жизнь.

— Вы все продумали, кто будет присматривать за квартирой? — спросила Низа. — Ведь здесь масса бесценного материала, фотографии, записи, архивные вещи.

Юлия Егоровна скептически взглянула на нее:

— Продумала, конечно. Ты основной рассказ оставила на дорогу, и я тем самым тебя отблагодарю. Дорогой все скажу.

Низа подумала, что старушка обиделась на нее, поэтому подошла ближе, взяла ее лицо в ладони и повернула к себе:

— Солнышко мое, давайте никуда не ехать, останемся здесь и я все, не спеша, расскажу вам.

— Видишь, как ты меня скверно знаешь. А говоришь, что отец тебе рассказывал обо мне.

— Рассказывал.

— Ни разу я не изменила принятого и взвешенного решения и ни разу не пожалела об этом. Так я жила.

Тяжелые чемоданы уже были вынесены в такси, тетка Юлия и Низа стояли одетые и осматривались, все ли взяли, что хотели взять.

— Кажется, все, — сказала Юлия Егоровна. — Ну что ж, Максим, прощай, сынок. Спасибо тебе, что ты был в моей судьбе. А теперь не сердись за то, что покидаю твой уголок. Но ты пошел к людям, они тебя никогда не забудут, пока будет существовать русская культура. А моих двойняшек помню я одна. Поеду к ним, сиротам. Нельзя таких малышей оставлять одних.

Она трижды низко поклонилась, повернувшись к квартире, и шагнула за порог.

6

Все также через издательство Низа побеспокоилась о билетах в спальном вагоне, и теперь они с теткой Юлией ехали в отдельном купе на двоих. Ничто не мешало, а даже помогало, задушевным беседам.

Низа рассказала обо всех событиях, связанных со своей подругой, начиная от общей юности, Раисиного замужества, их долгой отчужденности, а потом о внезапной Раисиной болезни и смерти. Вспомнила и о том, что в последнее время Раиса захотела восстановить события дивгородской старины и с этой целью предложила провести конкурс на лучшее краеведческое сочинение. Рассказала о роли Павла Дмитриевича в сборе материалов для этих сочинений. Так, дескать, огласилась правда о черных розах и Юлиной судьбе. Раиса же, умирая, позвала Низу и попросила в свое время рассказать дочерям, что ее муж не был их отцом.

— Вы понимаете, что точно повторить девушкам слова Раисы я не могла. Сначала должна была найти их настоящего отца, причем найти с доказательствами, чтобы они мне поверили. Правда, Раиса затеяла со мной переписку с того света. Я дам вам почитать ее письма с подсказками о том, где искать и кого искать.

— Чего же она тебе прямо не сказала? — спросила заслушанная Юлия Егоровна.

— Ее судьба и рождение детей — весьма невероятный вариант жизни. Вероятно, она боялась, что я не поверю, поэтому заставила провести расследование и тем самым добраться до правды самостоятельно.

— А девочки, оказывается, все давно знали, — покачала головой тетка Юлия, посматривая на портреты ее сына с дочками.

Репродукции этих портретов лежали на столике, потому что у женщин была потребность время от времени смотреть на них.

— Да, — сказала Низа, — и это облегчило мою миссию.

— А я, перебирая бумаги Максима, все думала, куда подевались документы на его недвижимость. Ничего в архиве не было, кроме документов на эту квартиру на Тверской. А он, оказывается, давно все на девочек переписал. И его отец так сделал, отчего у Максима с Жанной Витальевной, его младшей сестрой, страшная вражда была.

— И что, было из-за чего враждовать? — спросила Низа, зная, что тогда не всем удавалось иметь солидное состояние.

—  Виталий Мартынович оставил Максиму свою дачу в Кунцево, роскошную дачу по тем временам. А позже Максим ее обновил, расширил, как теперь говорят ревитализировал, — тетка Юлия засмеялась. — Да, почитываю умные книжки. А еще оставил денежные сбережения, хранившиеся на сберкнижке. Так о деньгах его дорогая женушка не знала, и у Максима с этим хлопот не было. А за дачу судилась. Хорошо, что незадолго до своей смерти Виталий Мартынович усыновил Максима по всем законам и завещание в его пользу составил. С тех пор имя Максим Дорогин стало для моего сына официальным. Об этом мало кто знал, все думали, что это сценический псевдоним, который он взял сразу, как попал в театр. Хотя его туда принимали как Николая Мазура. А о том, что он после усыновления сменил свои документы, знали только в отделе кадров. А там сидели отставные офицеры, люди ответственные, строгие и неразговорчивые.

А дальше Юлия Егоровна рассказала, что Максим очень любил бывать в Ленинграде, вообще, любил этот город. И когда у него появилась возможность, приобрел там хорошую квартиру на Невском проспекте, не хуже, чем этот кабинет на Тверской.

— У него же там сестра живет, которая его очень любила, хорошо принимала. Зачем было свою квартиру покупать? — спросила Низа.

— Теперь разве спросишь? — пожала плечом тетка Юлия. — Во-первых, он стеснялся обременять родственников, а во-вторых, теперь думаю, что уже тогда заботился о своих дочерях. И видишь какой, все от меня скрывал. Чего? Может, не хотел, чтобы я бухтела за прелюбодеяние с замужней женщиной?

— Думаю, ленинградская квартира перепала Ульяне, — сказала Низа. — Не девушка — огонь. Вот увидите, какое оно задорное и умное! А что же он об Аксинье не подумал? Может, на сестру Анну положился?

— Ты же говоришь, что она в Ганновер замуж собралась?

— Уже, наверное, обе вышли замуж, — сказала Низа. — Давно не отзывались, некогда, значит.

— И отдыхать ездит в швейцарские Альпы? Говорила ты, что и Раиса там последнее свое лето провела.

— Да, но, кажется, она говорила, что-то о собственности ее жениха или его родителей... Не помню уже.

— Не хотела правду говорить, прежде всего Раисе, а объяснить как-то должна была. Вот и придумала такое. На самом деле в швейцарских Альпах Максим имел виллу. В последнее время отдыхать ездил только туда, давно на сердце жаловался, а там воздух хороший, чистый, помогал ему. Так что и Аксинья получила от отца хорошее наследство.

— А дача в Кунцеве?

— Этого не знаю. Сдается мне, что девочкам она и за три копейки не нужна, как и его сестре. Придется тебе, дочка, искать на нее документы и приводить их в порядок.

— Почему же мне? У вас есть законные наследники.

Юлия Егоровна ничего не ответила, только вдруг озадачилась своей сумочкой. Извлекла ее из-под сидения и начала что-то перебирать внутри. А потом достала пакет с бумагами, уложенными в целлофановый файл, подала Низе.

— Что это? — спросила та, неуверенно прикасаться к свертку.

— Бери, не бойся, — настоятельно сказала тетка Юлия. — Я размышляла так: внуки внуками, а надежды у меня на них нет. Захотят они, значит, мы будем встречаться, но тех родственных отношений, что возникают между бабушкой и внуками при их постоянном общении, у нас, конечно, не будет. У них своя жизнь, журавлиная: прилетели-улетели. Зачем им обуза в виде старой немощной и в конце концов чужой старушки? А ты меня, чувствует душа моя, не бросишь.