Девятный Спас - Анатолий Брусникин

— Ладно… Нам велено в доме ждать. Ты, Илья, тоже иди. У тебя теперь выбора нет. Куда мы, туда и ты.

— Само собой, — пробасил Ильша, с удовольствием ставя ногу на ступеньку крыльца.

Он и в салоне всё не мог усидеть на месте. Похаживал взад-вперёд, да любовался на себя в зеркало, да ножкой потопывал. Каждая ножка пуда по два, если не по три, шагнет — в стеклянном посудном шкапе фарфоровые чашки-блюдца дребезжат.

— Да сядь ты, слон! — в конце концов осерчал на друга Алексей, обеспокоенно ёрзая на золочёном стуле.

Илья огляделся вокруг, но все имевшиеся в горнице сиденья показались ему неосновательными. Ни скамьи дубовой, ни сундука. Осторожно присел на край козетки — та треснула под тяжестью огромного тела.

— Я, тово-етова, постою.

Дмитрий всё посматривал в окно, на караульных.

— Слушай, Алёша, а не сбежать ли нам через сад? Гляди, поздно будет.

Видно и он от князь-кесаря хорошего не ждал, хотя истинной причины Лёшкиной тревоги не ведал.

Попов нерешительно взглянул на Илью, но тому было всё едино. Бежать, скакать, просто идти — лишь бы ногам была работа. Богатырь пожал плечами. На душе у него было светло и радостно. Слава Богу, исцелился, да Василису повидал, да товарищи рядом. Чего ещё желать?

Не в силах устоять на месте, он прошёлся по скрипучему паркету и, чтоб Лёшка не ругался, вышел за дверь, в соседнюю горенку. Там пол был устлан ковром, топай, сколь пожелаешь. Ильша с удовольствием пересёк комнату, до следующей двери, и хотел повернуть обратно, но вдруг услышал Василисин голос и застыл — не чтоб подслушивать, а просто такую уж власть имели над ним эти звуки.

— …нисколько не сержусь. Ты же не знал, что перила обвалятся. Я сама от сердца, бывает, такое сделаю — самой жутко! Пойдём к ним. Право, идём, нехорошо.

Испугавшись, что будет застигнут под дверью, Ильша неумело просеменил на цыпочках в обратном направлении. Дело это оказалось нелёгкое, за двадцать лет подзабылось. Спасибо Бабиньке, что велела каждый день ноги мять да тискать, не то они вовсе не удержали бы этакую тушу.

Едва он вернулся в салон, как следом вошли двоюродные брат с сестрой.

— Посмотри, Петруша, вот мой спаситель…

Княжна подмигнула из-за спины кузена и приложила палец к губам. Вспомнит ли Петя, что когда-то уже видел Илью?

Юноша очень долго, пристально смотрел на бородатого мужчину, который был вдвое его шире. Было заметно, что в голове младшего Зеркалова происходит какая-то работа — ещё более мучительная, чем раньше, когда он так же разглядывал Дмитрия. Нет, не вспомнил. Но что-то с ним всё-таки произошло.

Не говоря ни слова, он внезапно развернулся и быстро вышел. Василиса растерянно окликнула его, кинулась вдогонку.

— Не нравится мне этот братец, — мрачно заметил Алексей. — Кабы родной — иное дело, а то слыхали мы про двоюродных…

Илье это тоже не понравилось, но по другой причине. Из ненароком подслушанного разговора явствовало, что с балкона Василиса упала не сама по себе — парень этот толкнул. Что ежели на него сызнова какая дурь найдёт?

Поспешил следом. Очень споро не получалось. Ожившие мышцы ныли так, будто отмахали сотню вёрст.

Василису обнаружил в переходе, перед дверью — должно быть, запертой. Девушка звала, прижавшись лицом к щели:

— Петя, что с тобой? Открой! Петенька!

Опасности в том Илья не усмотрел и попятился назад. В нём тут не нуждались.

Ускакал гехаймрат один, вернулся же с целым отрядом. Попов, глядя во двор, насчитал восемнадцать конных, всё отборные молодцы из ярыжной роты. Въехав, они выстроились в две шеренги, не спешиваясь.

— Ну, братья, может, и пожалеем, что не сбежали, — бросил Алексей через плечо.

Жалеть, однако, было поздно. Зеркалов уже поднимался пружинистой походкой на крыльцо. Его личная охрана не отставала.

Для Попова наступила тревожная минута. Если четверо синих, как обычно, останутся в сенях, значит, грозу пронесло. Если войдут вместе с начальником — беда. Слава Господу, Автоном Львович пожаловал один.

— Вы ждите внизу, — приказал он Дмитрию с Ильёй, а гвардии прапорщику, когда остались наедине, сказал. — Недоволен тобою Фёдор Юрьевич. Сначала Фролку Быка упустил, теперь гонца шведского живьём не взял. Но все те вины тебе простятся, ежели дознаемся, к которому из посланников ехал лейтенант.

Своего облегчения Алёша ничем не выдал. Про посланника же думал и сам, весь день.

— Ясно одно, — уверенно произнёс Попов. — В записке сказано: «Не удивляйтесь, что пишу на французском», стало быть не д'Антраг. И потом, он никакой не посланник, в Москве сидит наполовину партикулярно.

Но Зеркалов не согласился:

— Про то мы с князь-кесарем говорили. Кавалер д'Антраг, хоть и не имеет от короля Лудовика дипломатского характера, но почитается средь прочих французов наипервейшей особой, так что именуют его «екселянсом», сиречь «превосходительством» — как в письме. Версальский двор с шведским Карлом пребывает в давнем дружестве, то нам тоже не новость. А про французский язык в депеше могло быть нарочно писано, из хитрости.

Рассуждение было умное, возразить нечего. Встревать со своими соображениями Алексей более не стал — понял по лицу начальника, что всё уже соображено и решено.

— Приказывай, господин гехаймрат. Что надо, всё исполню.

Зеркалов хладнокровно заметил:

— Ещё бы. Не исполнишь — придётся за всё разом ответить… А действовать будем вот как. — Он развернулся на каблуке, прошёлся по салону. — Сегодня вечером по всему Кукую — в аустериях, в кирхе, в больших лавках — развесят бумагу. Найден-де на улице близ Преображенского дворца человек в немецком платье, который, видно, пал с коня и расшибся. В имеющемся при нём пашпорте сказано, что се вюртембержец Иеронимус фон Мюльбах, прибывший в Москву из литовских краёв. Человек этот лежит в гошпитале, беспамятен. Буде он кому из слобожан ведом, пускай его заберут. Вот и поглядим, кто объявится… — Гвардии прапорщик гримасой изобразил сомнение. — Что ёрзаешь лицом? Говори!

— Чай, не дураки они. Сначала подошлют кого-нибудь посмотреть, точно ль это Мюльбах.

— А кто его видел? Ты сам слышал, как он мажордому говорил, что говорил со слугой в воротах, с коня не спускался. Время было тёмное. Навряд ли слуга что разглядел, кроме больших усов. Шляпу с белым пером и плащ, который слуга мог запомнить, ты с собой забрал, у нас они. Трупа, правда, в указанном тобою месте не сыскано. Течением снесло. Но труп нам и не надобен.

— Как так?

— Я же сказал: лейтенант жив, лежит в беспамятстве. — В глазах гехаймрата мелькнули искорки мрачного веселья. — Догадываешься, к чему клоню? Ты немца порешил, ты и оживишь. Усишки свои галантские сбреешь, наклеем тебе вот такущие.