Закон военного счастья (сборник) - Николай Басов

Ростик отмахнулся, еще раз поцеловал ее в мягкий, чуть сморщенный лоб.

– Все вранье.

Тут-то она и увидела пулю, застрявшую в кирасе. Поковыряла ее докторским пальцем, сухим, сморщенным от постоянного мытья, без малейших признаков маникюра. – А это что?

– Ну, так – на счастье. Чтобы больше в меня не попадало.

– А в другие телеса?.. – Она провела рукой по лбу, убирая волосы под шапочку. – Ладно, сама вижу – раз пререкаешься, значит, все в порядке. Даже эта железяка, как оказалось, бывает полезна. У наших меньше работы, и больше коек останется под настоящих раненых.

Ростик огляделся. Во дворе было отнюдь не шумно, всех, должно быть, уже рассортировали, главная война с губисками, кажется, закончилась.

– Кстати, вы все время работали? Как себя губиски вели, ничего серьезного?

Мама внимательно посмотрела на Ростика и чуть выше подняла голову, словно ставила диагноз.

– Как оказалось, у них табу на всех, одетых в белое. Конечно, может, они другим были заняты, но… Ни одну сестру не обидели и никаким нашим работам не препятствовали.

– Ага, а на аэродроме целый ров заложников расстрелянных…

Мама медленно потерла лоб, только теперь стало ясно, как она устала. Но усталость эта была настолько привычной, что, кажется, стала частью ее облика, частью выражения лица.

– Наши там стреляли, их идея. А губиски, как все почему-то называют пурпурных, в этом не виноваты. Я знаю даже два случая, когда они пытались воспрепятствовать этой затее… Особенно позавчера, когда о тебе еще ни слуху ни духу не было.

– Они тебе нравятся, да? Они кажутся тебе милыми, благородными врагами… Я уже слышал это, от Пестеля, пока его панцирные шакалы чуть на кусочки не разорвали.

– Пурпурные – враги, безусловно. Но не обвиняй понапрасну. Если позволишь так себя задуривать, никогда не поймешь, что правильно, а что…

– Мама, они пираты, разбойники, бандиты. Они пролили не меньше крови, чем саранча!

– Тем более, если они так опасны, нужно очень точно знать, с кем воюешь и чего от них ждать. Иначе вообще не способен будешь сообразить, что делаешь.

– Что делаю? Да просто ловлю их на мушку и жму на гашетку.

– Да, для рядового это звучит неплохо. И я бы тебя даже одобрила, если бы ты не вздумал вдруг командовать батальоном, или как это у вас называется… Я вот что хочу сказать. Офицеру, а роль у тебя уже офицерская, хотя и преждевременно, по-моему, просто и бездумно давить на гашетку – не положено.

Ростик даже засмотрелся на нее. Он только головой покрутил, когда понял, что продолжения не будет.

– Ладно, я всего лишь хотел узнать, что у вас – порядок. Между прочим, где жена-то? А то я…

– Она во второй хирургии. Знаешь дорогу?

Мама уже успокоилась. Она усмехалась, и Ростик понял, что не он даже заслужил весь этот монолог, похоже, все эти слова зрели давно и, может быть, совсем по-другому поводу.

Дорогу Ростик знал весьма приблизительно, но все-таки решительно поднялся по лестнице на третий этаж, спросил на всякий случай у сестры, которая занималась раненым, плакавшим от боли, и вышел наконец к двери с соответствующей надписью на никелированной табличке.

Здесь народу было еще больше. Раненые лежали в коридорах на солдатских двухэтажных кроватях, выздоравливающих использовали как подручных, и весьма сурово… Увидев Ростика, на него спикировала сестра, которую Ростик неожиданно вспомнил по совместной отсидке в больничном убежище.

– Что вы себе позволяете! Это хирургия, а не…

– Татьяна Федоровна, да мне бы на Любаню пару минут посмотреть, и я сразу уйду.

Тогда она его узнала. А вытолкав на боковую лестницу, вообще смягчилась.

– Все равно, в отделение нельзя. Ты постой тут, я сюда Любаню пришлю. Сама найду и пришлю.

Ростиково «спасибо», которое он прокричал в спину сестры, осталось без ответа. Он огляделся. Тут тоже расположились люди, но среди них уже половина шла на поправку, это было ясно даже на взгляд Ростика. И нравы тут были поспокойнее, кое-кто даже курил.

Пара молоденьких врачей, заляпанных кровью почти по уши, тоже курили у окошка, один другому жаловался:

– Без анестезии, говорит, почти год работаем, и только ты ругаешься! Я ему – хоть бы водки добыл, а то ведь резать невозможно, у них от болевого шока сердце чуть не вылетает. А он мне – доктор, ребята поступают, как на подбор, молодые, так что режь, не стесняйся, у них сердца крепкие… Не могу я, лучше на скотобойню пойду.

Тут тоже были проблемы.

Неожиданно появилась Любаня. Она поцеловала его, поморщила носик, потом еще раз поцеловала, словно бы заставляя себя привыкнуть к его запаху. Ростик смутился.

– Я так, на минутку. Слышал, у тебя все в порядке.

– В порядке, только… – Она обернулась, посмотрела в коридор за стеклом, откуда только что вышла. – Знаешь, ты иди домой, я пораньше сегодня отпрошусь.

Ростик потянулся к ней, вдохнул аромат волос. Это был мирный, домашний запах. И как хорошо было, что он к нему еще не привык. И можно ли к нему привыкнуть?

– Я буду ждать тебя дома.

– Пойдем провожу. – Она обняла его за руку.

Они шли рядышком, не разговаривая, продвигались к выходу. Ростик мог бы идти так долго-долго, но лестницы в больнице были хоть и широкие, чтобы носилки вручную разворачивать, но не длинные. И вдруг совсем на выходе возникла какая-то кутерьма.

Ростик выпрямился, поправил свой карабин, шагнул вперед.

Кого-то принесли, и мама его куда-то направляла. Ее голос, чуть резковатый, с решительными нотками, звучал в гулком вестибюле как набат. Но ей возражали, и не менее чем десяток голосов, хотя и не такие решительные.

– И все-таки он будет тут вылечен! – сказала мама. – Он раненый, и не имеет значения…

– Имеет, доктор. Ты же сама знаешь, что имеет, – убежденно прозвучал чей-то бас.

– Здесь распоряжаетесь не вы, любезный, а я, врач по образованию и по должности. Несите, – она даже слегка толкнула в плечо одного из солдатиков, согнувшегося под тяжестью вновь прибывших носилок.

Солдатики, почувствовав впереди некоторое пространство, потопали вверх, к Ростику и Любане, подавшимся в сторону, в угол.

– Мам, что происходит? – спросил он мать, когда она поравнялась с ними, шагая рядом с носилками.

– Борщагова принесли. Он ранен, а его не дают оперировать.

– Он гауляйтером себя объявил, ты знаешь? – негромко проговорил Ростик, но его голос все равно очень отчетливо прозвучал в наступившей на миг тишине.

– Ну и что? Тебя послушать, так мы и пленных немцев не должны были лечить, потому что они враги. А перебежчиков вообще…

Вдруг на верхней лестничной площадке что-то грохнуло. Открылась дверь, и на носилках уже знакомые ребята вынесли полулежащего на локте перевязанного человека. Если бы Ростик не знал, что эти ребята несли капитана Дондика, он сам бы под этими лохмотьями и грязными лоскутами, заменяющими бинты, никогда его не узнал.

Капитан вдруг хриплым, тяжелым голосом приказал:

– Стой! – Потом, тяжело дыша, сполз на пол, едва удерживаясь на ногах, шагнул вперед, спросил поднимающихся солдатиков: – Правда, что гауляйтера несете?

– Его, товарищ капитан, – ответил один из передних носильщиков.

Капитан огляделся, увидел Ростика.

– Гринев, дай карабин! – Вот он был настоящим офицером.

– Что вы тут раскомандовались, капитан? – подала голос мама. Она только что справилась с теми пациентами, что остались внизу, и собиралась справиться с капитаном. Но на этот раз у нее не вышло.

– Ребята, – попросил капитан бойцов, что тащили его носилки, – вы подержите ее, только нежно.

– Да как вы смеете? По какому праву вы тут командуете?!

Он повернулся к ней. Почти вслепую вытянул вперед руку в просящем жесте.

– Таисия Васильевна, заклинаю – прости. Но я это сделаю. – Он оперся на одного из подоспевших солдатиков, которые наконец-то догадались бросить опустевшие носилки, и продолжил: – Гринев, так дашь карабин?

– Ростик, не смей! – прокричала мама. – Он его расстреляет!..

Сверток на носилках судорожно зашевелился, а потом из-под одеяла донесся всхлип. Ростик посмотрел на капитана, потом на Любаню.

– А, ладно, – решил капитан, – я у кого-нибудь другого возьму.

В самом деле, людей с оружием вокруг было немало.

– Я вам официально заявляю, что подам Председателю рапорт! – снова проговорила мама, но этот бой она уже проиграла.

Солдатики, которые несли гауляйтера, повернулись и стали сходить вниз. Двое держали маму, действительно очень нежно, за руки, от волнения сопя на весь этаж. Двое сводили капитана, помогая ему переставлять ноги.

Более того, весть о расстреле Борщагова разнеслась уже по всей больнице, и из дверей появлялись все новые и новые люди. Каждый нес что-то в руке. Кто-то даже крикнул сверху, с самого верха: