Посыльный "серой стаи". Книга 1. Гонец из прошлого - Сергей Задонский

Ирина поздоровалась с Сергеем, задала пару несущественных, или, как говорят дипломаты, протокольных вопросов. Тут к Сергею подбежал его тезка и спросил:

— Как дела, дядя Сережа?

— Да ничего, а у тебя как?

— И у меня ничего, — ответил малыш. — В школу с братом готовимся. Вот папа пеналы нам купил. Посмотрите, какие красивые, военные, кмфлир… кумафлир… камуфлированные, — поправился мальчик.

— Посмотрите, посмотрите, Сергей. Это очень интересные пеналы, сказала Ирина.

Тон, которым она произнесла эти слова, заинтриговал дипломата. Михайлов взял из рук малыша пенал и тихонько стал открывать молнию. В этот время она подошла ближе и закрыла их от камеры наружного наблюдения службы безопасности.

Сергей раскрыл пенал и, увидев в нем микрокассету от диктофона, все понял, быстро вынул её и спрятал в карман куртки. И только после совещания у посла, уже в своем кабинете он достал диктофон, подключил к нему наушники и стал слушать.

«Наш разговор записывается на диктофон — у нас так принято, послышался в наушниках голос Голубева, — но если вас это не устраивает, мы можем предложить другой вариант.

Овчинников. Нет, пожалуйста. Вы сами смотрите, как для вас удобно.

Голубев. Тогда прошу вас, Кирилл Мефодиевич, рассказать все, начиная с момента нападения немцев на нашу страну в 1941 году.

Овчинников. Войну я встретил старшим помощником водолазной команды на Азовском море. С началом войны я записался добровольцем на фронт — мне как раз в начале июня исполнилось восемнадцать. В военкомате я не сказал, что работал на водолазном боте, и меня определили в артиллеристы.

Для обучения отправили в школу младших артиллерий-ских специалистов во вновь формируемый стрелковый корпус рядом с украинским городом Сумы. Готовили меня командиром расчета гаубицы. Все номера расчета, включая меня, были крепкими, как на подбор: ведь снаряд нашей гаубицы весил двадцать четыре килограмма, а за один огневой налет мы должны были перекидать до ста таких снарядов.

Но за короткую артиллерийскую службу нам так ни разу и не пришлось выстрелить. Наш стрелковый корпус был спешно переброшен под село Бакаево Полтавской (ныне Черкасской) области. И там произошло невероятное, — по крайней мере я до сих пор ни в одном документе, ни в мемуарах или историческом исследовании не нашел тому объяснения.

А было так. Мы все были экипированы, что называется, с иголочки: новенькая полевая форма, кожаные скрипучие ремни, вместо ботинок с обмотками — настоящие кирзовые сапоги. Всем со склада выдали винтовки, карабины, автоматы и пулеметы новенькие, в заводской смазке. В корпусе имелось несколько десятков легких танков и бронемашин. Артиллерийская материальная часть, правда, была старой, ещё времен русско-японской войны. Но дело было не в этом — наш корпус действительно был боевой единицей, способной эффективно воевать, личный состав которого рвался на фронт, хотя мы не имели практически ни одного патрона, а наши пушки и танки стояли без единого снаряда и почти без горючего.

Мы стояли в одной из сельских хат. Хозяин был на фронте, а дома остались жена и шестеро детей, младшему из которых было четыре года.

Однажды, это было, по-моему, в конце августа или в сентябре, нас построили на току в колхозной усадьбе. Пришли и многие из местных жителей ходили слухи, что корпус вот-вот двинется на фронт, артиллерийскую канонаду которого уже было слышно. Тут же во дворе машинно-тракторной станции был расположен парк нашей боевой техники; наши танки, бронемашины, тягачи с пушками, автомобили были выстроены ровными рядами и накрыты маскировочными сетями. В стороне, у пруда стояла загородка с лошадьми.

После прибытия командования какой-то дивизионный офицер (в то время наше командование менялось так быстро, что мы даже не могли запомнить их фамилии и воинские звания) стал читать обращение народного комиссара обороны к бойцам и командирам, и потом сводку Совинформбюро. Вдруг после некоторого замешательства старшие командиры бросились к своим «эмкам» и бронемашинам и куда-то укатили.

Когда пыль после их бегства осела, мы увидели, что окружены немецкими мотоциклистами и парашютистами, которые выросли, будто из-под земли. Послышались одиночные выстрелы — это покончили жизнь самоубийством некоторые командиры и комиссары. Остальным ничего не оставалось, как поднять руки вверх.

Так мы оказались в плену. Никто из нас и не подумал оказать сопротивление немцам. Только один человек попробовал это сделать четырехлетний сынишка нашей хозяйки, Мишка. Он выхватил из ящика, стоявшего около одной из наших полуторок, бутылку с зажигательной смесью «КС» и швырнул её в немецкую машину. Бутылка разбилась, но жидкость не воспламенилась, потому что нужно было сначала поджечь фитиль. Немцы рассмеялись, показывая пальцами на плачущего от обиды малыша. Потом выскочил водитель «подбитой» машины и ремнем стал стегать Мишку. Тот вывернулся и убежал.

Немцы явно были озабочены таким количеством пленных — небольшая группа их мотопехоты и десантников пленила стрелковый корпус численностью около пятнадцати тысяч человек.

Немцы, отобрав несколько десятков солдат из числа плотников и столяров, увезли их куда-то, а мы ещё в течение пяти дней сидели на колхозном току. Оружие все время находилось в козлах в ста метрах от нас за линией охраны.

Через пять дней нас всех построили. За это время куда-то убрали всю нашу технику и часть гужевого транспорта. Оставшиеся повозки не могли вместить то количество стрелкового оружия, которое так легко досталось немцам в качестве трофеев. В течение шести часов несколько пленных солдат вытаскивали затворы и штыки из винтовок и пулеметов и аккуратно складывали их в телеги. Затем нас побатальонно выводили с тока и выдавали наше же, но уже не пригодное к бою оружие, которое мы несколько дней потом тащили на себе. Как только мы сдали оружие на немецкий склад, нас привели в первый наш полевой фильтрационный лагерь. Вот тогда мы поняли, зачем отбирали в самом начале группу пленных, — они в течение недели строили этот лагерь, а сами, как мы узнали позже, к моменту нашего появления уже лежали в братской могиле.

С этого начались мои лагерные мытарства.

Не помню уже, в каком по счету лагере это было. Нас построили на аппельплаце и стали отбирать из нас, доведенных до истощения, более крепких.

По плацу ходили немецкие офицеры и из всего состава заключенных отобрали несколько десятков узников, среди которых оказался и я. Нас отправили в санитарный барак. К нашему удивлению, в течение целого месяца нас неплохо, по лагерным меркам, кормили. Потом опять построили. Между нами ходили немецкие офицеры и отбирали в различные команды. Среди немцев был один морской офицер. Он отобрал группу самых крепких заключенных. Я же попал в другую группу, которую набирал толстый майор с медицинскими петлицами. Когда мы уходили с плаца, морской офицер, что-то шепнув на ухо майору, указал сначала на мою татуировку в виде корабельного якоря, обвитого цепями, а затем на меня. После этого конвоир перевел меня в команду моряка. Это было уже в конце лета 1943 года. А через месяц, осенью, наша команда оказалась на острове Узедом».

Глава 90

Кирилл Климович Квасов пребывал в плохом расположении духа. Начальник управления и городская прокуратура торопили с расследованием дел, которые, по словам оперативников, медленно, но уверенно переходили в разряд «висяков».

По делу о гибели семьи Калашниковых было сделано много: собран фактический материал на Марию и Юрия Николаевича, адвоката Кирзнера, Демидова — отца Марии, соседа Калашниковых — пенсионера Нахтигалиева, но дальше расследование не сдвинулось ни на шаг. Особенно расстроило всех заключение судебно-медицинской экспертизы о причине смерти Юрия Николаевича Калашникова, в котором говорилось, что «причиной смерти явилось полное разрушение мозга вследствие произведенного выстрела в рот жертвы неустановленным боеприпасом». При этом полностью исключалось газовое и холодное оружие. Указывалось также, что Калашников за несколько часов до своей гибели ел конфету-карамель, остатки которой были найдены в мозговых тканях, однако в желудке и кишечном тракте судмед-эксперт не нашел ни одной субстанции, сходной по химическому составу с карамелью.

Не давал результатов и оперативный розыск Марины и Дениса — друзей Марии Калашниковой.

Кирилл Климович сидел за рабочим столом и бессмысленно нажимал клавиши персонального компьютера. От этого на экране уже образовалось большое, в страницу, слово, представляющее собой обыкновенную абракадабру.

Дверь без стука распахнулась, и в кабинет залетел Кононенко.

— Привет, Кир, — поздоровался он и бросил беглый взгляд на экран монитора. — Поня-я-ятно! — протянул он. — Был на приеме перед светлыми очами нашего генерала? И он, как всегда, нелестно отозвался о нашей работе?