Весь Гамильтон Эдмонд в одном томе (СИ) - Гамильтон Эдмонд Мур

Феррис с радостью взялся за маленькую практическую задачу, которая ненадолго отвлекла его мысли от этого застывшего ужаса.

— Мы можем соорудить носилки из курток. Я срежу пару шестов. Два бамбуковых ствола, продернутые в рукава курток, образовали временные носилки, которые они положили на землю.

Феррис поднял Беррью. Тело его было негнущимся, мускулы твердыми, как камень, из-за медленного темпа их движения.

Феррис положил молодого француза на носилки, затем взглянул на девушку.

— Поможете мне нести его или лучше сбегаете за слугой? Она покачала головой.

— Туземцы не должны знать об этом. Андре не тяжелый. Действительно, он не был тяжелым. Он был легкий, словно изнуренный длительной лихорадкой, хотя, как понимал Феррис, никакая лихорадка не могла быть причиной этого.

Зачем молодому ботанику уходить в лес и принимать какой-то мерзкий первобытный наркотик, замедляющий его почти до состояния ступора? Во всем этом не было смысла.

Лиз несла свою долю их живой ноши через сгущающиеся сумерки, в стойком молчании. Даже когда они время от времени клали Беррью, чтобы отдохнуть, она ничего не говорила.

Она молчала, пока они не добрались до темного бунгало и не положили Беррью на кровать. Тогда девушка упала в кресло и спрятала лицо в ладонях.

Феррис заговорил с грубоватой бодростью, которой не чувствовал сам:

— Не расстраивайтесь, теперь с ним все будет в порядке. Я быстро приведу его в чувство.

Она покачала головой.

— Нет, ничего не предпринимайте! Он должен прийти в себя сам, а это займет много дней.

Вот черт, подумал Феррис. Ему предстояло искать тик, а для этого нужна помощь Беррью в найме рабочих.

Затем маленькая, унылая фигурка девушки тронула его. Он похлопал ее по плечу.

— Хорошо, я буду помогать вам заботиться о нем. Потом мы вдвоем вколотим в него здравый смысл и заставим уехать домой. А пока позаботьтесь об ужине. Она зажгла газолиновую лампу и вышла. Он услышал, как она зовет слуг. Он взглянул на Беррью и снова почувствовал легкую тошноту. Француз лежал, уставившись в потолок. Он был жив, дышал, однако, замедленность жизненного темпа отрезала его от Ферриса так же надежно, как и смерть.

Нет, не совсем. Медленно, так медленно, что Феррис едва мог заметить движение, глаза Беррью повернулись к нему.

В комнату вошла Лиз. Она казалась спокойной, но он уже немного узнал ее и по лицу понял, что она испугана.

— Слуги ушли! Ахра и девушки… и ваш проводник. Должно быть, они увидели, как мы принесли Андре.

— Они ушли, потому что мы принесли человека, который хунети? — спросил Феррис.

— Да. Все племена боятся этого ритуала.

Феррис потратил несколько секунд, чтобы тихонько выругать исчезнувшего проводника.

— Пиэнг трясся, как испуганный кролик, при виде хунети.

Хорошенькое у меня здесь начало работы!

— Может, вам тоже лучше уйти, — неуверенно сказала Лиз, затем, противореча самой себе, добавила: — Нет, я не могу быть такой героиней! Пожалуйста, останьтесь!

— Не сомневайтесь. Я не могу уплыть по реке и доложить, что увильнул от работы из-за…

Он замолчал, так как она не слушала его. Она смотрела мимо него на кровать.

Феррис повернулся. Пока они разговаривали, Беррью двигался. Ужасно медленно, но двигался.

Его ноги были уже на полу. Он вставал. Тело было напряжено в усилии и медленно, несколько минут, поднималось.

Затем его правая нога начала почти незаметно отрываться от пола. Он пошел, только в сто раз медленнее нормального.

Он пошел к двери.

В глазах Лиз стояла тоскливая жалость.

— Он пытается вернуться в лес. И будет пытаться, пока он хунети!

Феррис осторожно перенес Беррью на кровать, чувствуя на лбу испарину. Что же завлекает поклоняющихся в странный транс замедленной жизни?

Глава 3

Феррис повернулся к девушке.

— И сколько ваш брат пробудет в таком состоянии? — спросил он.

— Долго, — с трудом ответила она. — Потребуется много недель для того, чтобы хунети прошло.

Феррису не понравилась такая перспектива, но он ничего не мог с этим поделать.

— Ладно, будем ухаживать за ним вместе.

— Одному все время придется стеречь его, — сказала Лиз. — Он будет продолжать попытки уйти в лес.

— С вас пока достаточно. Этой ночью я присмотрю за ним.

Феррис стерег его и эту ночь, и еще много ночей. Дни складывались в недели, а туземцы все еще избегали этого дома, и он не видел никого, кроме бедной девушки и мужчины, живущего в ином состоянии, недели все остальные люди.

Беррью не менялся. Он, казалось, не спал, не хотел ни пить, ни есть. Глаза его не закрывались, не считая бесконечно медленных морганий. Он не спал и не переставал двигаться. Он был все время в движении, только это происходило в таком жутком, замедленном темпе, что его можно было едва уловить.

Лиз оказалась права. Беррью хотел вернуться в лес. Он жил в сто раз медленнее нормального и явно мыслил каким-то жутким образом, все время пытаясь вернуться в объятый тишиной, угрожающий лес, где они его нашли.

Феррис устал переносить неподвижную фигуру обратно в кровать и, с разрешения девушки, связал Беррью лодыжки. Но легче от этого не стало. В некотором отношении, стало еще более страшно сидеть в освещенной лампой спальне и наблюдать за медлительными попытками Беррью освободиться. Замедленная протяженность каждого крошечного движения действовала Феррису на нервы. Ему хотелось дать Беррью какого-нибудь успокоительного, чтобы усыпить его, но он не осмеливался на это.

Он обнаружил на предплечье Беррью крошечный надрез, запачканный какой-то липкой зеленью. Возле него были рубцы от других, более старых надрезов. Неизвестно, какое сумасшедшее снадобье вводилось таким образом в человека, чтобы сделать его хунети. Феррис не осмеливался попытаться нейтрализовать его действие.

Наконец, однажды ночью Феррис поднял глаза от надоевшего ему старого иллюстрированного журнала и вскочил на ноги.

Беррью лежал на кровати, но только что моргнул, моргнул с нормальной скоростью, а не замедленным, почти невидимым движением.

— Беррью, — быстро сказал Феррис, — вы меня слышите?

Беррью окинул его долгим недружелюбным взглядом.

— Я вас слышу. Могу я спросить, зачем вы вмешались?

Это застало Ферриса врасплох. Он так долго исполнял роль сиделки, что невольно стал думать о Беррью, как о больном, который будет ему благодарен.

Теперь он понял, что Беррью испытывает холодный гнев, а вовсе не благодарность.

Француз развязывал лодыжки. Движения его были неуверенными, руки дрожали, но встал он нормально.

— Ну? — спросил он.

Феррис пожал плечами.

— Ваша сестра отправилась за вами. Я помог ей принести вас в дом, только и всего.

На лице Беррью промелькнул легкий испуг.

— Это сделала Лиз? Но это же нарушение Ритуала! Это может навлечь на нее беду!

Негодование и нервное напряжение внезапно придали Феррису жестокости.

— Почему вы беспокоитесь о Лиз сейчас, когда долгие месяцы делали ее несчастной, принимая участие в туземном колдовстве?

Беррью не вспылил, как он ожидал. Молодой француз с трудом ответил:

— Верно, я причинил Лиз горе.

— Беррью, зачем вы это делаете? К чему это ужасное занятие — становиться хунети, жить в сотню раз медленнее? Что вы имеете от этого?

Тот измученными глазами посмотрел на Ферриса.

— Делая это, я вхожу в лучший мир, мир, который существует вокруг нас всю нашу жизнь, но которого мы вовсе не понимаем.

— Что это за мир?

— Мир зеленой листвы, корней и ветвей. Мир растительной жизни, который мы никогда не сможем понять из-за разницы между его жизненным темпом и нашим. Феррис начал смутно понимать.

— Вы хотите сказать, что, будучи хунети, живете в том же самом темпе, что и растения?

— Да, — кивнул Беррью, — и простое изменение жизненного темпа открывает двери в неизвестный, невероятный мир.