Горгулья - Эндрю Дэвидсон

У Джек были запасные ключи от крепости. Я ей позвонил и попросил заглянуть к нам, покормить Марианн Энгел. Джек пообещала и даже поинтересовалась, не нужно ли привезти что-нибудь мне в больницу. Ничего не нужно; я так часто сюда ложился, что по привычке собрал все необходимое (чистую пижаму, туалетные принадлежности, книги и т. д.) даже на самую незначительную операцию.

Итак, я позаботился об этих немногих вопросах. Делать больше было нечего, только лежать в кровати (которая, кстати, уже не казалась мне ребрами скелета) и выздоравливать. Каждый вечер Грегор приносил мне новые книги, а однажды даже протащил украдкой пару банок пива. Потому что (как он сам объяснил, озорно сверкнув глазами) был в душе немножко бунтарь. Я охотно подтвердил данный факт.

Выписали меня через неделю, и Грегор отпросился на час с работы, чтобы отвезти меня домой. Из крепости не доносилось ни звука. Обычно это ничего не значило (может Марианн Энгел пошла прогуляться или готовилась к работе на новой каменной плите), однако у меня было дурное предчувствие. Я даже не стал заходить в ее спальню, сразу пошел вниз.

Хотя я прожил с Марианн Энгел много месяцев, все равно оказался не готов к тому, что увидел. Во-первых, было закончено три статуи: номера 8, 7 и 6. Учитывая, что я отсутствовал всего лишь неделю, а на каждую фигуру у нее уходило больше семидесяти часов, получалось, что работала она не только без перерывов, но еще и с большим рвением, чем всегда. В это я мог поверить с трудом.

Сейчас Марианн Энгел не работала и не спала на камне. Она сидела в центре, меж тремя вновь явленными химерами, вся покрытая каменной крошкой, что лишь подчеркивало крайнее истощение. Она была очень худа, когда я уехал в больницу, но теперь исхудала гораздо больше. Наверное, с тех пор совсем ничего не ела. Грудь вздымалась так тяжко, что каждый вздох превращался в маленькую победу, а кожа, некогда столь яркая и здоровая, теперь казалась натертой слоем тусклого парафина. Лицо было костлявым отражением прежнего облика, а глаза, под которыми залегли нечеловечески темные круги, теперь напоминали зияющие глазницы.

Багровый отблеск крови покрывал татуировку у нее на животе — средневековых очертаний крест; кровь сочилась из глубоких царапин. Правую руку она уронила на пол, и из ладони выпало окровавленное зубило, а пальцы казались совсем старушечьими, способными хрустнуть от малейшего усилия.

Поверх пылающего сердца на своей левой груди Марианн Энгел глубоко в собственной плоти вырезала мое имя.

Я ничуть не сомневаюсь, что Грегор Гнатюк хороший врач, но по работе он обычно только разговаривал с людьми, пытаясь распознать проблемы. Ну, пожалуй, иногда прописывал лекарства. Он не ожидал, что Марианн Энгел способна сделать с собой такое, и словно не верил в реальность увиденного — вероятно потому, что она давно уже из его пациентки превратилась в добрую знакомую. Не в силах абстрагироваться, он только моргал, как будто пытаясь заново настроить сбитый гироскоп в мозгу, но всякий раз, открыв глаза, изумлялся, что ничего не меняется.

Марианн Энгел подняла ко мне сияющее, эйфорическое лицо — в глазах слезы радости, не боли. В них застыло отрешенное изумление, словно от встречи с чудесным, не поддающимся описанию словами.

— Господь послал душе моей огонь! — Голос трепетал от восторга, а мое имя на груди все так же истекало кровью. — Сердце мое вспыхнуло любовью, и я совсем не замечала боли!

Грегор, несмотря на шок, оправился первым и побежал наверх, звонить в «Скорую помощь». Пока его не было, я пытался убедить Марианн Энгел посидеть тихо, но она все что-то лепетала.

— То, что устоит в огне, очистится! — И пронзительно уставилась на меня, как будто ждала подтверждения. — В водах очистительных…

Вернулся Грегор, притащил одеяло. Мы стали укутывать ее дрожащее тело и по ходу уговаривали:

— «Скорая» уже едет, все будет хорошо. Ты только успокойся!

Марианн Энгел пропускала наши слова мимо ушей.

— Господь — огонь поедающий… — И так до самого приезда врачей, мужчины и женщины, которых минут через десять привел в подвал Грегор. — Все, что не проходит через огонь, проведите через воду…

Доктор спросила, не злоупотребляет ли пациентка наркотиками, и я заверил, что нет. Она кивнула, но, кажется, не поверила.

— Тучи издавали гром, — говорила Марианн Энгел, будто пытаясь убедить врачей, а те, склонившись над ней, мерили пульс. — И стрелы Твои летали!

Марианн Энгел уложили на носилки и понесли к выходу. Мне разрешили поехать с ней в машине «скорой помощи», а Грегор следовал за нами на своем автомобиле. Я держал ее за руку, пока ей делали инъекцию.

— Он ударил в камень, — лепетала она, — и потекли воды, и полились ручьи.

Через несколько минут лекарство подействовало, и Марианн Энгел уснула. Тогда я более подробно пересказал ее медицинскую историю — по крайней мере, то, что знал сам, — чтобы врачи заранее сообщили в больницу. У входа в отделение скорой помощи нас уже ждали два врача и дежурный психиатр, а Грегор взял на себя оформление всех бумаг. Марианн Энгел была без памяти, а я все держал ее за руку и говорил что-то успокаивающее, рассказывал обо всем, чем хотел бы поделиться, но наяву не мог.

В конце концов, я добрался до ветлечебницы. Шерил попросила меня присесть.

— Вы знаете, что такое недостаточность поджелудочной железы?

Я кивнул: дескать, знаю, что такое человеческий панкреатит.

— У собак такое тоже бывает, но у Бугацы не совсем панкреатит. Недостаточность поджелудочной железы встречается у крупных пород вроде немецких овчарок, а симптоматика развивается очень быстро, похоже на наш случай. Проще говоря, ваша собака не может переваривать пищу, расщеплять на маленькие молекулы, из-за нехватки нужных энзимов. В результате питательные вещества не усваиваются и собака все время голодная. Она глотала все подряд, даже растения, чтобы компенсировать нехватку калорий, но, сколько бы ни ела, ничего не усваивалось. Можно сказать, она оголодала до смерти.

Потом доктор добавила:

— Это была плохая новость… А вот и хорошая: вы молодец, что быстро заметили недомогание. Все вполне корректируется с помощью специальной диеты. Вскоре собака станет прежней.

Шерил отвела меня в питомник. Могу поклясться, глаза Бугацы при моем появлении радостно вспыхнули. А может, они вспыхнули просто потому, что Шерил наконец-то ее накормила.

Врачи говорили Марианн Энгел, что лечат ее только от истощения, но на самом деле также внимательно наблюдали за ее психическим состоянием. Грегор часто навещал ее, но визиты эти были скорее приятельскими, чем по долгу службы. Поскольку Грегор сдружился с больной, теперь ею занимался другой психиатр.

Я приходил каждый день, и врачи однажды даже разрешили привести в больницу Бугацу.

Кинотерапия, как они сказали.

Марианн Энгел вышла на улицу, посидеть на солнышке и немного поиграть с псиной. Она поразилась страшной худобе, как будто не запомнила, что болезнь прогрессировала прямо у нее на глазах. Впрочем, Бугаца совершенно не держала зла на хозяйку, забросившую ее в самый нужный момент. Собаки все такие глупые.

Больную выписали в конце недели, вопреки самым категоричным возражениям лечащего врача. Я тоже колебался: самый худший вред себе Марианн Энгел причинила простым небрежением к потребностям организма. Вдобавок вырезала мое имя на груди — намеренно и страшно заставила меня почувствовать вину не только за недостаточную о ней заботу, но еще и за то, что я сам сделался причиной ее страданий. Впрочем, здоровье Марианн Энгел поправилось, и дальше удерживать пациентку без судебного предписания было нельзя. Я, как ни старался, не смог уговорить ее остаться в больнице еще хоть на пару дней. Когда мы вернулись, Бугаца стала носиться по всему дому и опрокинула цветок, который совсем недавно обгладывала.

Уже на второй день дома Марианн Энгел принялась срывать с себя одежду — жаждала упасть на очередной камень. Бинты на груди она тоже размотала.

— Я не могу вот в этом слушать!

Я не собирался допустить повторения прежних событий. Я уже два раза видел, как она себя доводит. Третьего раза не будет; я не позволю ей пятнать свою плоть моим именем.

Дальнейшее сложно назвать спором — ведь во время спора люди обмениваются противоположными мнениями, а тут говорил только я: убеждал, орал, улещивал, угрожал, упрашивал, требовал, обращался к логике, взывал к чувствам, — говорил, говорил, говорил, а она ничего не слушала.

И раз за разом отвечала:

— Осталось всего пять статуй. Отдохну, когда закончу.

Раз уж отговорить ее не получилось, (логика бессильна перед одержимостью!), придется выдумать иной способ оградить ее от самой себя. Я решил навестить Джек, хотя та и не сдержала своего обещания заботиться о Марианн Энгел, пока я лежал в больнице.