Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

Надежда заметила: всякий раз, когда она начинала совершать молитву, ее кто-то непременно вызывал на связь. Звонила вечно беспокойная мама, звонила вечно веселая сестра, звонили вечно любопытные друзья. Звонки, SMS-ки, постоянные сообщения — все это отвлекало от сосредоточенной молитвы, разрушало ее, нарушало молитвенную настроенность. И это ощущали все, кто пришел в монастырь служить Богу, молиться Ему, но через такой, казалось бы, пустяк, как мобильный телефон, оставались привязанными к оставленному миру. Привязанными крепко. Жестко. Властно.

Слушая наставления игуменьи, Надежда тоже стала ограничивать себя в пользовании телефоном, выключая его во время своего пребывания в монастыре. И сразу ощутила прилив желания молиться, больше времени проводить в храме. Даже привычное общение с такими же послушницами стало тяготить ее. Заметила она и то, как часто, начавшись с духовных вопросов, оно перетекало уже в пустые девичьи разговоры, пересуды, ненужные рассказы о той жизни, которую они намеревались оставить, чтобы посвятить себя служению Богу.

***

Но кое-что в решениях настоятельницы вызывало в душе Надежды внутренний протест, обиды, расстраивало душевное состояние, доводя до слез, отчаяния и даже ропота. Надежде хотелось убедить настоятельницу, что все замечания относительно ее поведения в монастыре безосновательны, но та оставалась непреклонной, решительно требуя неукоснительного выполнения благословений. И чем более беспрекословно она требовала, тем больше Надежде казалось, что игуменья попросту придирается к ней, хочет унизить в глазах других сестер и послушниц. А это вызывало обиду. Она ловила себя на мысли, что одергивая ее в присутствии остальных, игуменья хочет укрепить свой авторитет, власть: дескать, смотрите, мне подчиняется дочка всемогущего господина Смагина.

Особенно непонятным стало решение матушки Антонии взять к себе келейницей не ее, Надежду, — грамотную, подтянутую, всегда опрятную, видную, а недавно приехавшую в их обитель послушницу Софию, настоящую замухрышку: так, по крайней мере, сразу бросилось в глаза Надежде. Та ходила по монастырю с вечно опущенной головой, потупленным взглядом, угрюмая, никогда не улыбаясь, всячески избегая общения с остальными. Да и внешне София разительно отличалась от Надежды: низкорослая, горбатая, хромающая на левую ногу, с въевшейся от постоянных работ на земле и в коровнике грязью под ногтями да незаживающими ссадинами на руках.

«Ну и “красавицу” матушка себе выбрала, — недоумевали остальные, — настоящее пугало огородное: ей не гостей встречать и за игуменьей ухаживать, а над полем ворон гонять — ни одна не пролетит, побоится».

Такие разговоры доходили и до Надежды, сменяя недоумение на озлобление и неприязнь. А когда она получила от игуменьи благословение работать в коровнике, бывшем частью их монастырского хозяйства, неприязнь выплеснулась в горькую обиду, быстро сменившуюся негодованием и гневом. Надежда окончательно потеряла внутренний мир, тишину: вместо этого там бушевали бури обид, подозрений, самооправданий. На ум ничего не шло: ни молитва, ни благочестивые размышления — все вытеснили обида и злость.

«Меня достать хочет, — кипело в душе Надежды, — унизить перед всеми, свою власть показать. Ну и пусть! Пусть возле себя держит эту дуру неотесанную, деревенщину горбатую. Небось, рядом с ней уже не профессором себя чувствует, а целым академиком. Зачем я ей? Ведь и поспорить могу, и свое мнение открыто высказать, и не выслуживаюсь перед ней, как некоторые. Зачем ей умные? Она сама вся из себя. Хороша “профессорша”, нечего сказать. Представляю, что о ней думают бывшие коллеги, когда приезжают сюда, а им навстречу выходит чумазое пугало».

Эти мысли разгорались в душе Надежды все с большей силой, приводя ее временами в бешенство и отчаяние, внушая бросить, плюнуть на все и найти обитель, где, как ей казалось, царит настоящая справедливость, уважение, любовь, мир и согласие. А эта строптивая настоятельница пусть остается, мнит из себя кого угодно и окружает себя кем угодно. Свет клином на ней не сошелся.

***

Обиды жгли душу Надежды, нещадно терзали ее, требуя постоять за себя, высказать настоятельнице все, что кипело, а потом покинуть обитель. И Надежда была готова сделать это, как вдруг ее охватило то, к чему она была совершенно не готова, не знала, как с этим бороться, как справиться. Поэтому решила остаться.

Ее душу охватила… блудная страсть. Похотливые мысли, неизвестно откуда хлынув нескончаемым потоком, не давали ей покоя ни днем, ни ночью, ни в храме, ни в келье. Они навязчиво лезли и лезли, являясь в бурных сновидениях, заставляя вместо молитвы блуждать взглядом по молящимся паломникам: мужчинам и молоденьким девочкам. Надежда не знала, как отогнать от себя эту грязь, это мучительное, изнуряющее всю плоть наваждение.

Да, она была еще нетронутой, зная обо всем сокровенном лишь то, что было естественным, и всячески сторонясь всего противоестественного. Время от времени в ее молодом девичьем организме просыпались влечения, свойственные всякой живой природе. Но слушая наставления игуменьи, внимая ее советам, читая жития святых, прошедших через плотскую брань, Надежда старалась следовать их примеру: строго соблюдала пост, не давала себе много спать, не переедала, не увлекалась сладостями, следила за помыслами. Кроме того, перед ней с детства был живой пример ее семьи, где никогда не велись грязные разговоры, не пересказывались «сальные» анекдоты. За Павлом Смагиным — человеком не только очень состоятельным, но и очень общительным, видным, благородным, пользовавшимся популярностью среди женщин — не велось грязных сплетен, никто не мог уличить его в изменах, порочных связях, скандалах. О его жене, Любови Петровне, и говорить нечего: она была образцом материнства, семейной чистоплотности, верности мужу, детям.

Надежда не могла понять, откуда в ее чистую душу хлынула вся эта грязь, похоть. Накопив обиды на свою настоятельницу, она не знала, как лучше подойти к ней и открыть мучившие помыслы. Обиды смешались со страхом наказания, боязнью, что теперь уже сама игуменья, имея право на гнев, выставит ее за ворота обители, и сделает это так же решительно, как делала всегда, обличая Надежду — в присутствии всех сестер. Но преодолев страх, Надежда робко постучалась в келью духовной наставницы и, с поклоном войдя туда, открыла все, что творилось, кипело на душе, разрывало ее на части, жгло, немилосердно палило, уничтожало ее.

Выслушав, игуменья вместо негодования ласково обняла Надежду.

— Скажи: ты, случаем, ни на кого не держишь обид? Никого не осудила? Может, ненароком, сама того не желая?

— Да, матушка… — прошептала Надя, сгорая от стыда и делая решительный шаг, чтобы очиститься от всей скверны. — Осудила… И не ненароком, а во гневе… Услаждаясь им… И осудила не кого-то, а вас… Вас прежде всего… Простите меня, если можете…

И, оставаясь в теплых материнских объятиях игуменьи, горько заплакала…

***

…Надежда еще долго сидела в келье настоятельницы. Та угостила ее ароматным чаем, быстро восстановившим силы и бодрость.

— Все, что произошло с тобой, — от гордости, — стала вразумлять игуменья Надежду. — Господь дал тебе урок, чтобы ты смирилась и научилась тому, что если нас оставит, отойдет Его благодать, мы неизбежно падаем и превращаемся из послушных слуг Божиих в посмешище демонов. Поэтому смиряйся, укоряй себя, проси у Господа, Его Пречистой Матери даровать дух смиренномудрия, дабы осознать, что без Христа мы — ничто, ибо Сам Господь говорит, что без Него не можем делать ничего доброго. Теперь ты сама видишь, к чему приводит гордость, как падает человек. И чем больше гордость, тем глубже и опаснее падение. Но и не огорчайся: все с тобой происшедшее — это искушение, оно пройдет. Господь Своим промыслом попускает искушения для нашей же пользы, дабы таким образом через наш собственный духовный опыт научить нас мудрости. Это шторм, неизбежный для каждой христианской души, а для души монаха — просто необходимый для того, чтобы выбросить на берег весь мусор, хлам, который скопился на дне ее во время штиля. Не нужно огорчаться чрезмерно, доводить себя до отчаяния, ибо это — от врага нашего спасения дьявола, такая печать может привести к охлаждению и небрежению в дальнейшей борьбе. Сражайся с собой, сражайся со всем, что подсовывает, внушает дьявол, презри его, покажи, что ты не считаешься с ним — и он, как отец гордыни, отойдет от тебя. А доколе ты считаешься с ним — не отступит.

Помни, что через поприще этой борьбы прошли все святые. Брань их доходила до того, что они закапывали себя в землю, погружали свои тела в ледяную воду, брали ядовитых змей и клали себе на грудь, желая умереть, но не быть побежденными дьяволом и похотями плоти. Нам же, слабым и немощным, Господь не попустит брани, превышающей наши силы и всегда подаст Свою помощь. Однако, поскольку в нас живет гордыня, Бог попускает духовную брань, чтобы смирить нас. От такой брани, если мы придем в смирение, много пользы для души нашей. Через эту брань у нас отверзаются очи духовные, мы начинаем осознавать, кем есть на самом деле без Бога. Поэтому говорю тебе: смиряйся, смиряйся и еще раз смиряйся. Только это лекарство способно спасти, исцелить нас от болезней души, прежде всего, гордыни. Господь по Своей любви послал тебе эти искушения, чтобы ты образумилась, смирилась и попросила прощения. Дьявол опытен, мы немощны, а Господь всемогущ и милостив к нам. Вооружайся не обидами, а верой в Бога, твердой надеждой на Него и знай, что никакие силы, никакие демоны не смогут тебе сделать ничего свыше того, что велено Богом.