Слепой убийца - Маргарет Этвуд

— О чем вы говорите? Что она сделала? Уинифред смотрела на меня с сожалением.

— Она грозилась причинить себе вред. И говорила… ну, явно бредила.

— Что она говорила?

— Не уверена, что тебе нужно это знать.

— Лора — моя сестра, — сказала я. — Мне необходимо знать.

— Она обвинила Ричарда в том, что он хочет тебя убить.

— Так и сказала?

— Было ясно, что она имеет в виду, — сказала Уинифред.

— Нет, пожалуйста, повтори точно.

— Она назвала его лживым, вероломным работорговцем и дегенеративным чудовищем, прислужником Мамоны.

— Я знаю, что у неё бывают крайние реакции, и она склонна выражаться прямо. Но за это не сажают в психушку.

— Было ещё кое-что, — мрачно сказала Уинифред.

Ричард, пытаясь меня успокоить, заверил, что Лору поместили не в обычную викторианскую лечебницу. В очень хорошую частную клинику, одну из лучших. В клинику «Белла-Виста». О ней там хорошо позаботятся.

— Какой вид? — спросила я.

— Прости, не понял.

— «Белла-Виста». Это означает прекрасный вид. Вот я и спрашиваю, какой там вид? Что Лоре видно из окна?

— Надеюсь, ты не вздумала шутить, — сказала Уинифред.

— Нет. Это очень важно. Лужайка, сад, фонтан или что? Или убогий переулок?

Они оба не знали. Клиника, сказал Ричард, несомненно, в живописном месте. Она за городом. На природе.

— Ты там был?

— Я понимаю, ты взволнована, дорогая, — сказал он. — Может, тебе вздремнуть?

— Я только что дремала. Пожалуйста, скажи мне.

— Нет, я там не был. Разумеется, не был.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Ну право же, Айрис, — вмешалась Уинифред. — Какая разница?

— Я хочу её видеть. — Трудно поверить, что Лора так внезапно сломалась, но, с другой стороны, я привыкла к её выходкам, они не казались мне странными. Я могла легко проглядеть признаки упадка — симптомы хрупкости психики, какие уж они были.

По словам Уинифред, врачи сказали, что свидания с Лорой пока невозможны. Они это особенно подчеркивали. Она в состоянии острого помешательства и к тому же опасна. Мое состояние тоже надо принять во внимание.

Я заплакала. Ричард дал мне платок. Слегка накрахмаленный, пахнущий одеколоном.

— Ты должна узнать ещё кое-что, — сказала Уинифред. — Самое ужасное.

— Может, отложим на потом? — глухо попросил Ричард.

— Да, это больно, — с фальшивым сомнением произнесла Уинифред. И разумеется, я настояла, чтобы мне сию минуту рассказали.

— Бедняжка уверяет, что беременна, — сказала Уинифред. — Как и ты.

Я перестала плакать.

— И? Она беременна?

— Конечно, нет, — ответила Уинифред. — Откуда бы?

— А кто отец? — Я не могла вообразить, что Лора выдумала это все на пустом месте. — Я хочу сказать, кого она им считает?

— Она не говорит, — сказал Ричард.

— Понятное дело, она в истерике, — продолжала Уинифред, — и в голове у неё все смешалось. Похоже, она думает, что ребенок, которого ты носишь, — на самом деле, её ребенок; каким образом, она объяснить не смогла. Она явно бредила.

Ричард покачал головой.

— Весьма печально, — пробормотал он тихим серьёзным голосом гробовщика; приглушенным, будто шаги по толстому бордовому ковру.

— Специалист — психиатр — говорит, что Лора патологически тебя ревнует, — сказала Уинифред. — Ревнует ко всему; хочет жить твоей жизнью, хочет быть тобой, — и болезнь вылилась вот в такое. Он считает, тебя надо оберегать. — Она отпила из бокала. — А что, ты сама ничего не подозревала?

Видишь, какая она была умница.

Эйми родилась в начале апреля. Тогда во время родов применяли эфир, и я была без сознания. Вдохнула, отключилась, пришла в себя слабой и с плоским животом. Ребенка со мной не было. Его унесли в детскую палату, к другим детям. Девочка.

— С ней все в порядке? — спросила я. Я очень беспокоилась.

— Десять пальчиков на руках, десять — на ногах, — весело ответила медсестра. — И ничего лишнего.

Девочку принесли позже, завернутую в розовое одеяло. Я мысленно уже назвала её Эйми — то есть та, кого любят, искренне надеясь, что она будет кем-нибудь любима. Я сомневалась, смогу ли сама её любить — во всяком случае, так сильно, как ей надо. Слишком уж я разбрасывалась: мне казалось, от меня мало что осталось.

Эйми походила на всех новорожденных: расплющенное личико, будто на большой скорости врезалась в стенку. Длинные темные волосы. Она недоверчиво на меня щурилась почти закрытыми глазками. Рождение — такой удар, думала я. Какой неприятный сюрприз — первое столкновение с грубым миром! Я жалела это крошечное создание. Я поклялась сделать для неё все, что смогу.

Пока мы изучали друг друга, явились Уинифред и Ричард. Поначалу медсестра приняла их за моих родителей.

— Нет, это гордый папа, — сказала Уинифред, и все рассмеялись. Они тащили цветы и нарядное приданое для новорожденной, сплошная ажурная вязка и белые атласные бантики.

— Очаровательна, — сказала Уинифред. — Но, бог ты мой, мы ждали блондинку. А она совсем темненькая. Вы только взгляните!

— Прости, — сказала я Ричарду. — Я знаю, ты хотел сына.

— В следующий раз, дорогая, — успокоил меня Ричард. Он, похоже, совсем не переживал.

— Это младенческие волосы, — сказала медсестра. — У некоторых они по всей спине. Эти выпадают, и вырастают новые. Благодарите Бога, что у неё зубов нет или хвоста — и такое бывает.

— Дедушка Бенджамин был темноволосый, пока не поседел, — вставила я, — и бабушка Аделия тоже, и, конечно, отец — про его братьев не знаю. Светлые волосы у нас от матери. — Все это я произнесла обычным тоном и с облегчением заметила, что Ричард не слушает.

Радовалась ли я, что Лоры нет? Что она заперта, и мне до неё не добраться? Что она не появится у моей постели, точно фея, не приглашенная на крестины, и не скажет — Что ты такое несешь?

Разумеется, она бы все поняла. Поняла бы тут же.

Вчера вечером я видела по телевизору, как молодая женщина подожгла себя: хрупкая молодая женщина в тонкой горючей одежде. В знак протеста против какой-то несправедливости; только почему она думала, что костер, в который она себя превратила, чему-то поможет? Не делай этого, пожалуйста, не делай, хотелось мне сказать. Не лишай себя жизни. Ничего на свете этого не стоит. Но для неё, очевидно, стоило.

Что их обуревает, этих девушек с талантом приносить себя в жертву? Может, хотят показать, что и женщины мужественны, не только плачут и стенают, но умеют эффектно встретить смерть? Откуда этот порыв? Из презрения — но к чему? К свинцовому, удушающему порядку вещей, огромной колеснице на шипастых колесах, к слепым тиранам, к слепым богам? Неужели эти девушки так безрассудны или самонадеянны, что думают, будто положат всему этому конец, возложив себя на абстрактный алтарь, или это они так свидетельствуют? Вызывает восхищение, если одержимость восхищает. Смелый поступок. Но совершенно бессмысленный.

В этой связи меня беспокоит Сабрина. Что она там делает, на другом краю земли? Попалась на удочку христиан, буддистов или у неё в голове другие тараканы? Сделав для одного из братьев Моих меньших, вы для Меня сделали. Это написано у неё на пропуске в пустоту? Может, она хочет искупить грехи своей позорной семейки стяжателей? Я очень надеюсь, что нет.

Даже в Эйми была эта черта — заторможенная, правда, и какая-то окольная. Эйми было восемь, когда Лора рухнула с моста, и десять, когда умер Ричард. Естественно, эти события на неё повлияли. Потом её раздирали на куски мы с Уинифред. Сейчас Уинифред не выиграла бы эту битву, но тогда победа осталась за ней. Она украла у меня Эйми; я старалась изо всех сил, но не смогла её вернуть.

Ничего удивительного, что, когда Эйми выросла и получила доступ к деньгам Ричарда, она пустилась во все тяжкие, ища утешения в химических веществах и постоянно меняя мужчин. (Кто, к примеру, отец Сабрины? Трудно сказать, и Эйми никогда говорила. Делайте свои ставки, отвечала она.)

Я старалась не терять её из виду. Надеялась на примирение — в конце концов, она моя дочь, я чувствовала себя виноватой и хотела наверстать упущенное, загладить свою вину за тот кошмар, в который превратилось её детство. Но меня она уже ненавидела — как и Уинифред, это несколько утешало. Она не подпускала к себе ни одну из нас, и к Сабрине тоже — особенно к Сабрине. Не хотела, чтобы мы её отравили.

Она часто, бесконечно переезжала. Её дважды выбрасывали на улицу за неуплату; арестовывали за нарушение общественного порядка. Несколько раз она попадала в больницу. Думаю, можно считать её законченной алкоголичкой, но я это слово ненавижу. Ей хватало денег, чтобы не работать, да она все равно нигде бы не удержалась. А может, не все равно. И все было бы иначе, старайся она заработать на жизнь, не плыви она по течению, смакуя причиненные нами обиды. Постоянно поступающие, не заработанные деньги поддерживают жалость к себе в тех, у кого имеется к ней склонность.