Скрытая бухта - Мария Орунья
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Проходите, я вас ждала. Сейчас закончу.
– Сестра Мерседес, мы к вам не с визитом, – сказала Валентина, – мы пришли вас допросить. Можем здесь, а можем в отделении полиции, как вам угодно. – Ледяной тон ясно давал понять, что никто не позволит настоятельнице вновь играть с ними.
– Вы хотите меня арестовать? В мои-то годы? Какой абсурд, – спокойно ответила та, по-прежнему не отрывая взгляда от холста.
– Сестра Мерседес, у нас достаточно свидетельств, указывающих на то, что ваше настоящее имя – Клара Фернандес. Это так?
– Я никогда этого не отрицала. Я взяла свое нынешнее имя в честь монахини, которая напутствовала меня при моем вступлении в орден. Вы разве спрашивали меня об этом раньше?
– Нет, не спрашивали. Но мы спрашивали, известно ли вам значение мезоамериканского символа, найденного на вилле “Марина”, а вы нам солгали, поскольку прекрасно знаете, что такой символ есть на доме Чаконов в Сантильяне-дель-Мар.
– Я должна была защитить свою семью. Я всегда так поступала, как Папа Лис со своими детенышами. Миром движет голос крови. – Она наконец повернулась и холодно посмотрела на Валентину.
Папа Лис? Валентине вспомнились слова Хуана Рамона Бальесты про лиса… Она догадалась, что Клара знает, что ее раскрыли. И ей все равно. Монахиня смотрела на нее в упор, и Валентине почудилось в ее взгляде безумие. Ледяной, безжалостный взгляд прожигал насквозь.
– Вы знаете, что ваша сестра мертва. Она покончила с собой.
– Cotidie morimur, cotidie conmutamur, et tamen aeternos esse nos credimus, – медленно ответила монахиня и перевела: – Мы умираем каждый день, мы меняемся каждый день, и все же мы верим, что мы вечны[19]. Я не могла защитить ее от ее собственной слабости. Она выбрала свой путь, и теперь у меня остались долги только перед Богом. – Она сделала глоток из чашки, стоящей возле холста, и улыбнулась.
От этой улыбки по спине у Ривейро пробежали мурашки.
Валентина продолжила:
– Убийства Педро Саласа и Давида Бьесго тоже входят в список ваших долгов перед Богом?
– Мне нравится ваше чувство юмора, дорогая. Убийства? Скорее, очищение от скверны. Педро Салас был ничтожной крысой, пустым местом, мерзким созданием, он паразитировал на беззащитности слабых. Я защищаю слабых. Я защитила Хану от этого мерзавца, и я защитила бы ее от Однорукого, узнай о нем раньше.
– Раньше? Вы имеете в виду шантаж?
– Я имею в виду трусов, ничтожеств, от которых никто не желает очистить планету. Однорукий начал шантажировать Хану, когда умер наш брат Давид, девять лет назад. Сволочь! – выплюнула она зло. – Пока Давид был жив, он не осмеливался. А перед смертью Однорукий, видимо, раскрыл наш секрет своему неудачнику-сыну, и бедняжка Хана… она позвонила мне, только когда на вилле нашли девочку.
– Мы знаем, что она позвонила вам на следующий день после обнаружения останков. Почему этот секрет столько значил для вас, Клара? Если вы убили Игнасио Чакона, у преступления давно истек срок давности.
– Раскрытая тайна перестает быть тайной, – ответила мать-настоятельница напевно, и лицо ее обрело болезненно-безумное выражение, а взгляд сделался совсем уж демоническим.
Ривейро шагнул вперед, но Валентина жестом остановила его.
– Мы наверняка обнаружим оружие, из которого убили Педро Саласа, в вашей комнате или где-то еще в монастыре. Я права, Клара?
– Это сувенир, который я некогда позаимствовала из коллекции Онгайо. Годы назад одна из последних моделей, у него даже был глушитель. Никогда не знаешь, как повернется, женщина может попасть в очень тяжелую ситуацию. Грязная крыса не хотела умирать. Пришлось немножко его подтолкнуть. Месть сладка, лейтенант Редондо. Кто говорит иначе – лжец. Узнай я, что он вымогал у Ханы деньги, я бы давно перерезала ему горло. Ему и его калеке-отцу.
– А где сестра Пилар? Это ведь она отвезла вас на пристань в Суансесе на встречу с Саласом? Она вам помогла, так?
Задавая последний вопрос, Валентина рисковала, поскольку вовсе не была уверена в участии молодой монахини.
Клара ненадолго задумалась, и Валентине показалось, что монахиня начинает терять концентрацию.
– Сестры Пилар тут нет. Я велела ей уйти – ваше появление было лишь вопросом времени. И существовала лишь мизерная возможность, что кто-то свяжет Пилар с этим делом. Надо же, вы вовсе не глупы. Извините, я не привыкла удивляться. Людишки, как правило, очень предсказуемы.
– Людишки, значит? А вы кто?
Клара снисходительно оглядела лейтенанта и ее коллег. Отпила еще немного из чашки и повернулась на своем стуле. Рука Ривейро дернулась к пистолету в кобуре.
– Я всегда была другой. Я человек, но еще я что-то другое. Христос тоже был человеком, но еще он был Богом. Попав сюда, я устремила всю себя к Вечности, душу – к сиянию Славы, а сердце – к Божественной Сущности, преобразившись в этом созерцании целиком и полностью в божественный образ.
– Я читала это в заповедях францисканок. Но они стремятся стать достойными невестами Отца Небесного, а вовсе не божествами. Вы просто вывернули заповеди на свой лад, – сказала Валентина.
– К тому же, хоть вы и божество, для убийства Педро Саласа и Давида Бьесго вам пришлось прибегнуть к земным методам. – Сабадель не выдержал. Его явно потрясло осознание того, кем на самом деле была женщина, множество раз помогавшая ему в расследовании преступлений, связанных с искусством.
– Я и не знала, – спокойно ответила Клара, – что полиция теперь изучает божественные заповеди. Не иначе, вы мне решили устроить Никейский собор? Что ж, было бы весьма забавно. – Она снисходительно улыбнулась и посмотрела на них с откровенным презрением.
– Какой нахрен Никейский собор? – шепотом спросил Ривейро у Сабаделя.
– В четвертом веке его созвали, чтобы разрешить вопрос о природе Иисуса Христа, установить, человек он или Бог, – ответил Сабадель, не отрывая взгляда от Клары, все так же презрительно улыбавшейся. – Популярный сюжет в средневековом искусстве. Известен также как “арианский спор”.
Клара вздохнула:
– Как же я устала от человеческого невежества. Вы понятия не имеете ни кому молитесь, ни кто вы, ни куда направляетесь. Откуда, как вам кажется, взялась доктрина о Троице? Разве вы
