Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

На берегу моря, метрах в двухстах от казарм, стоял одинокий двухэтажный домик, сложенный из каменных блоков-кубиков, в нем помещался городской отдел санитарного надзора. Иногда, во время моего «бдения» на пляже, из дома выходила девушка и, убедившись, что кроме меня на берегу никого нет, не спеша раздевалась, бросалась в море, поплавав, разгуливала по берегу, подставляя солнцу и моим восхищенным взорам свое загорелое обнаженное тело. Возможно, она хотела привлечь к себе не только мои взоры, но я, по наивности и еще не избытой стеснительности, этого не понимал.

Так, мои воспоминания о Ленкорани связываются с картинами кипящего, шумящего южного рынка, ярко-синего южного неба с виднеющимися на горизонте из-за иранской границы заснеженными вершинами гор и загорелой стройной девушки, прогуливающейся по золотому песку полосы пляжа, отгороженной от городских строений стеной зеленого камыша.

Во время моего пребывания в Ленкорани командир расположенной там роты, узнав, что у меня искалечена ступня ноги, через комбата добился направления меня на военно-медицинскую комиссию, отдел которой находился в этом городе. Комиссия сочла меня непригодным к военной службе в мирное время, и ее заключение было направлено на утверждение в Баку в Закавказский военный округ. Долго не было известно о результатах рассмотрения заключения, и уже значительно позже мне сообщили из штаба батальона, что в демобилизации по медицинским основаниям мне отказано. После этого я посчитал, вероятно, не безосновательно, что направление на продолжение военной службы в стройбате являлось своеобразной репрессивной мерой за пребывание в плену.

В конце 1946 года, когда я уже вернулся в Сальяны, произошли непонятные изменения в организации системы военно-строительных частей. Военно-строительные батальоны перестали существовать, вместо них образовалось Азербайджанское территориальное строительное управление, подчиненное гражданскому ведомству — Главнефтегазстрою при Совете Министров СССР (к тому времени наркоматы уже были преобразованы в министерства).

Нас сняли с довольствия, выдали продовольственные карточки и стали платить зарплату, как вольнонаемным, хотя мы по-прежнему считались военными, имели не паспорта, а солдатские книжки, сохранялись военные звания и вся военная организация быта, при этом из зарплаты не удерживались налоги, как у военнослужащих. Мне установили оклад 360 рублей (наименьшая из всех существовавших тогда ставок заработной платы). Стало очень голодно, так как двухнедельной зарплаты не хватало и на неделю. Выручало то, что была баснословно дешевой рыба. Рядом — кишащая рыбой Кура, где без особых трудов можно было выловить огромного сома. На рынке торговали севрюгой и осетриной, совсем по дешевке — Чистяковыми сортами — сазаном и лещом, а когда наступал ход миноги, она шла по реке сплошной массой, ее можно было черпать ведрами. Несмотря на свой непривычный змееобразный облик, рыба эта необыкновенно вкусна. Ее нужно жарить, все время сливая жир, оставшиеся жареные кусочки не пахнут рыбой. Очень ценилась рыба, внешне похожая на судака, которая, как говорили, не водится нигде, кроме Куры. Это — кутум, или, как звучит на местном наречии, хашам. Даже пословица есть у местных жителей: «Кто голову хашама съест, обязательно сюда вернется».

Через некоторое время меня перевели в местечко Караманлы, посреди дороги к Нефте-Чала, в 20 километрах от Сальян. Здесь была база механизации — трактора, автогрейдеры, прицепные грейдеры, бульдозеры. Командовал базой младший лейтенант Сушко, выслужившийся из рядовых, отличный механик и слесарь, но абсолютно неграмотный. Меня и прикомандировали к нему в качестве «грамотея». Я ведал там учетом производимых ремонтных работ, а в дальнейшем — дорожных работ на строящемся участке дороги.

На базе была пара лошадей и повозка. Ее мы использовали для выполнения заказов местного колхоза, за что получали натурой — немного муки или молока. Этим несколько дополняли свое очень скудное меню.

Вскоре, когда строительство дороги развернулось на всем ее протяжении и близилось к завершению, нас перевели в Нефте-Чала на строительство жилого поселка и промышленных сооружений нефтедобывающего комплекса.

Здесь меня определили в гараж, исполнять обязанности диспетчера. Весь день я сидел в вагончике у ворот гаража и в обществе черной лохматой кавказской овчарки оформлял путевые листы, собирал листки учета «ездок» шоферов с грузами для дороги, составляя вечером дневной отчет об объеме выполненных работ и подлежащее списанию количество бензина и масел.

Пес по кличке Дружок знал всех работников гаража, встречал их, дружелюбно махая хвостом, и готов был разорвать на куски любого постороннего.

Приключение на Ярославском вокзале. Встреча с мамой

Работая здесь, я впервые получил отпуск для поездки к маме, к этому времени выпущенную на жительство в Кыштовку, чего от меня настоятельно требовали Мария Викторовна и Калерия. Я долго считал это неосуществимым: на поездку требовались огромные средства, которых у меня не могло быть. По закону я мог получить только двухнедельный отпуск. Какие же у меня могли быть отпускные при зарплате 360 рублей? Кроме того, стоимость поездки до станции Татарская под Новосибирском и далее оплата проезда 250 километров до Кыштовки на попутных машинах при цене рубль за километр — все это удваивается с учетом обратной дороги, а проблема с продолжительностью отпуска — разве уложиться со всем этим за две недели?

К тому же, не зная условий, на которых мама была отправлена на жительство в Кыштовку, они предполагали, что обратно я вернусь уже вместе с ней.

Но Калерия с Марией Викторовной убеждали меня в том, что с привлечения всех, кто знал маму ранее, им удастся собрать нужные средства.

Теперь, спустя много лет, я удивляюсь своей тогдашней легкомысленности, позволившей мне возложить такую тяжкую материальную заботу на плечи этих героических женщин, и без того обремененных невыносимыми условиями существования при карточной системе и грошовых заработках.

И я до сих пор не перестаю удивляться и восхищаться необыкновенной отзывчивостью и даже героизмом этих людей.

Калерия Васильевна Калмыкова — бывшая царская политкаторжанка — жила на пенсию, Мария Викторовна Нестерова — врач, на ее иждивении были дочь-студентка и сын. Они отнюдь не благоденствовали при карточной системе и грошовых доходах, однако настояли на моем приезде в Москву с тем, чтобы затем отправить меня в поездку за мамой.

Желание увидеться с мамой, которая также в письмах звала меня приехать, пересилило все мои сомнения. Я ведь тоже не знал, что ей запрещено покидать Кыштовку, и надеялся, что мне удастся устроиться вместе, вдвоем нам было бы легче, чем порознь.