Киров - Семен Синельников

Крупный и многогранный политический деятель, Сергей Миронович был подлинным трибуном партии и народа. Оратор всепокоряющей силы, он захватывал любую аудиторию. Старые ленинградские рабочие вспоминают: позови Мироныч с трибуны куда угодно, на подвиг, в бой, за ним пошли бы, не мешкая, без сомнений и страха, прямо от станка, из клуба, дворцового зала или из Смольного. Будь то в Москве, на общепартийных съездах и конференциях или пленумах ЦК ВКП(б), будь то в Ленинграде, среди коммунистов или комсомольцев, рабочих или колхозников, — выступления Кирова имели всесоюзное значение. Они находили отклик повсюду. Их влияние было очень велико.

Киров говорил:

— Чем крепче, чем шире мы будем внедрять во все звенья нашего огромного партийного организма, во все звенья нашего огромного советского аппарата принципы ленинизма, тем тверже, тем надежнее пойдет наше движение вперед по укреплению и расширению позиций социализма.

Доклады и речи Кирова, чему бы ни были они посвящены, всегда и прежде всего служили торжеству принципов ленинизма.

Основу воспитания не только коммунистов, но и комсомольцев, миллионов трудящихся Киров видел в овладении марксизмом-ленинизмом.

— Еще раз и еще раз повторяю, глубокую ошибку сделаем мы, если будем думать, что чем ближе к победе, тем меньше мы нуждаемся в марксистско-ленинской теории.

Овладение теорией ни в коем случае не должно быть отвлеченным, начетническим.

— Можно знать наизусть азбуку коммунизма, но если она у тебя не лежит в сердце, ничего не выйдет, ты будешь псаломщиком коммунизма, а не бойцом. Если ты хочешь быть живым коммунистическим борцом, ты должен со всей большевистской яростью ополчиться против тех недостатков, которые тормозят наше строительство.

Как немыслимо большевистское воспитание вне творческого овладения марксизмом-ленинизмом, так немыслимо оно без революционной критики и самокритики.

— Каждый с пеленок знает критику и самокритику, но надо понимать, какую критику должно осуществлять… Нам нужна критика революционная, которая бы в результате обязательно имела за собой действие, чтобы эта критика была направлена в точку, а не в воздух. Другими словами, наша критика должна воспитывать. Критика и самокритика — это дело не одного месяца или одного года, ею мы будем заниматься до тех пор, пока не войдем в царство коммунизма.

Далее:

— Преступником будет каждый из нас, кто по тем или иным соображениям станет рассуждать, что вот, мол, неудобно говорить, я лучше помолчу, не буду критиковать. Надо по-честному, по-большевистски, прямо глядя в товарищеские, коммунистические очи, сказать: «Ты, милый человек, запоролся, запутался. Если ты сам не поднимешься, я тебе помогу. Если нельзя за руку поднять, за волосы подниму. Я сделаю все, чтобы тебя исправить, но если ты, милый человек, не исправишься, то пеняй на себя, тебе придется посторониться».

Годы работы Кирова в Ленинграде, как и в Баку, были годами повседневного воспитания строителей социализма, партийных и непартийных, руководителей и рядовых.

Чудов, второй секретарь обкома, член ЦКВКП(б), сложился как видный партийный работник еще до 1926 года и тем не менее, по собственному его убеждению, никому столько не обязан был в жизни, сколько Сергею Мироновичу, — всегда чувствовал его дружескую руку воспитателя. Эту дружескую руку чувствовала вся ленинградская партийная организация. Кирову был дорог каждый настоящий коммунист, каждый хороший партийный работник. Киров умел вовремя поощрить работника и, если надо, вовремя поправить его. Хвалил не захваливая. Критиковал, не давая ни малейшего повода обидеться. Порой в упреке слышались похвала и признательность за все полезное, толковое, что предшествовало ошибке, промаху:

— От вас я этого не ожидал…

Бывает, люди стараются скрыть свои недостатки и оплошности, а Кирову их выкладывали по личному побуждению, как рассказывал секретарь горкома Александр Иванович Угаров. По словам секретаря райкома Петра Алексеевича Алексеева, у него в сложные часы и дни прибавлялось воли и бодрости от одного сознания, что в Смольном есть Киров, справедливый, доброжелательней Киров, который, всегда тебя поймет, охотно и крепко поддержит. Это повторяли, каждый по-своему, многие партийные работники, уверяя: Сергей Миронович зачастую понимал их лучше, чем сами они себя понимали. Начальник политуправления Ленинградского военного округа Иосиф Еремеевич Славин, чуть что у него не ладится, задумывался: как поступил бы Мироныч?

С Кирова брали пример, на него равнялись, у него учились, за ним шли. Партийная организация Ленинграда росла, закалялась. Она была зрелой, сильной, щедрой. Ее называли кузницей кадров. Когда развертывалась коллективизация, по призыву партии в деревню послали отряд передовых рабочих, главным образом коммунистов, — двадцатипятитысячников. Каждый пятый из них был ленинградец. В МТС и совхозах создали политотделы, и в них почти повсюду работали посланцы Ленинграда. В политотделах на транспорте — тоже. В райкомах и обкомах партии — тоже.

Киров сроднился с ленинградскими рабочими, преклонялся перед их трудовым героизмом, жертвенностью во имя победы ленинизма. Но не заигрывал с ними, всегда говорил им правду, и если необходимо — правду, колющую глаза. Рабочие видели в нем друга. Между ним и рабочими не было никакого расстояния.

Клуб. Киров опаздывал, что случалось редко. Когда он показался, раздалось:

— Ай да секретарь, полчаса прождали.

Он, торопливо шагая по проходу в зале, бросил:

— Конечно, бюрократизм, боремся, но еще не совладали с ним!

Аплодисменты проводили Сергея Мироновича до самой трибуны.

Профсоюзная конференция во Дворце труда. Едва Киров приехал, делегаты попросили его выступить. Он был, вероятно, очень утомлен, слова произносил медленно, ровно. Его прервали из глубины зала:

— Мироныч, веселей!

Заскрипели стулья, кругом зашикали. Все искали взглядом того, кто позволил себе эту вольность. Киров же на миг замолчал, улыбнулся. И как бы заново начал речь. Она стала теплой, искристой, кировской.

В начале февраля 1933 года, после пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), Киров прямо с вокзала отправился на «Красный путиловец». За два месяца завод должен был выпустить триста тысяч поршневых колец, позарез нужных для ремонта тракторов к весеннему севу. Но еле-еле давал шестьдесят тысяч в месяц. Сергей Миронович беседовал и с хозяйственниками, и с партийными вожаками, и с инженерами, и с рабочими на цеховом участке поршневых колец. Судили-рядили. Толку никакого. Программу не осилить. Прощаясь, Киров попросил еще и еще раз поразмыслить, как быть: