Спящий в песках - Том Холланд

С этими словами фараон схватил царевича за руку и повелел подать колесницы и оружие.

Лучшие охотники и воины во главе с главным колесничим и дядей царевича могучим Эйэ сопровождали царя и его сына. Войско встало лагерем среди песков. В тени утеса был разбит великолепный шатер, где на роскошных коврах и подушках фараон Аменхотеп предался, как это у него водилось, чревоугодию и пьянству, вкушая яства с золотых блюд и вино из золотых кубков.

Эйэ при этом отсутствовал, а когда появился и шепнул что-то фараону на ухо, тот, удовлетворенно хмыкнув, поднялся на ноги. С помощью двоих слуг он взошел на колесницу, а сыну повелел ехать рядом с ним.

На гребне кряжа царь остановил лошадей и указал вниз, на стадо диких коз, испуганно бившихся в устроенном охотниками загоне. Царевич огляделся, высматривая, что могло их так напугать, и увидел трех припавших к песку черногривых львов.

Неожиданно один из них прыгнул, мгновенно подмяв козу тяжестью своего тела. Следом, оскалив клыки и огласив пустыню голодным ревом, прыгнули двое других – и в их безжалостных когтях затрепетала добыча.

Глядя на то, как темная густая кровь пятнает тусклый песок, фараон удовлетворенно рассмеялся и ткнул царевича локтем в бок.

– Ну что, сын мой, надеюсь, теперь ты видишь, как в действительности устроен мир?

Царевич не ответил, но вспомнил, как и мать говорила ему, что со временем он неизбежно станет носителем смерти.

Царь Аменхотеп, неверно истолковав молчание сына, снова издал смешок, а затем, натянув вожжи, направил колесницу вперед. Возле изгороди он остановил лошадей. Эйэ, отличавшийся чудовищной силой, согнул лук, нацепил тетиву и передал оружие фараону. Аменхотеп выстрелил.

Пушенная из мощного лука стрела задела бок одного из хищников. Лев зарычал, а когда на желтой шкуре выступила кровь, прыжками помчался к колеснице. В ярости он бросился на изгородь, но она оказалась чрезвычайно прочной и высокой, и вырваться из загона хищнику не удалось.

Прицелившись, Аменхотеп выпустил еще одну стрелу и, оставив раненого льва биться о неодолимую преграду, погнал колесницу вокруг загона, выпуская стрелу за стрелой в остальных хищников.

Когда все три льва были ранены, он вручил свой лук и полный колчан стрел сыну и, указав на обезумевших от боли и ярости зверей, приказал:

– Прикончи их.

Царевич воззрился на лук, словно не понимая, что держит в руках.

– Прикончи! – взревел фараон. Волосы его заблестели от пота, жирные складки плоти заколыхались.

Но юный наследник уронил лук на песок.

Фараон вытаращился, словно не мог поверить своим глазам.

– Трус! – заорал он, и его крик, отдавшись эхом от утесов, был поглощен тишиной пустыни.

Царевич заметил, что все воины и охотники застыли как статуи, а его дядюшка Эйэ отвел глаза.

– Трус! – повторил Аменхотеп с таким видом, словно готов был задушить сына, но тот, ловко спрыгнув с колесницы, поспешил к ограде загона, представлявшей собой натянутую на жерди прочную сеть.

Выхватив нож, царевич проделал в ней дыру, а потом направился к одному из львов, который, пытаясь вырваться, запутался в повалившейся сети и уже почти задохнулся.

Два других льва, почувствовав свободу, с пеной ярости на мордах устремились к царевичу, но, когда тот повернулся и бестрепетно взглянул в их пылающие глаза, озадаченно замерли, а потом, огрызаясь, медленно отступили.

Подойдя к отчаянно бившемуся в сети льву, царевич освободил его от пут, а заодно и от вонзившихся в бок стрел. При этом он гладил огромного зверя по гриве, а тот, прикрыв глаза, урчал от удовольствия. Избавив от стрел и двух других хищников, царевич вернулся к проделанной им в ограждении дыре и резким рывком раздвинул ее края.

Мощные звери осторожно миновали юношу и уже за пределами загона застыли, поигрывая хвостами и не сводя горящих глаз с фараона, остолбеневшего от ужаса в своей колеснице. Еще через несколько мгновений они, напоследок тряхнув великолепными гривами, прыжками умчались прочь.

Царевич подошел к собственной колеснице. Эйэ поднял с земли лук, собрал стрелы и вручил оружие сыну фараона. Лицо главного колесничего оставалось бесстрастным, но в глазах его промелькнуло выражение безмерного удовольствия.

Когда царевич вернул лук и стрелы отцу, тот ничем не выдал своего отношения к случившемуся, но поднял руку и, коснувшись лица сына, прошептал:

– Твои щеки становятся впалыми. Тебе следует проявить осторожность, сын мой, иначе... – Тут толстые губы фараона сложились в некое подобие улыбки. – Иначе скоро от твоей хваленой красоты не останется и следа.

С этими словами он повернулся, взметнул бразды колесницы и отдал приказ возвращаться во дворец. На протяжении всего пути по пустыне царь не проронил больше ни слова, но по прибытии в Фивы велел сыну сопровождать его в храм Амона.

Когда они вместе въехали на передний двор храмового комплекса, Аменхотеп снова потянулся к лицу своего наследника, а потом, заставив его наклонить голову, прощупал затылок.

– Да, – прошептал фараон, – время пришло. Ибо, я говорю это тебе снова, сын мой, ты не можешь перестать быть тем, кем являешься, а значит, вынужден будешь признать ту непреложную истину, что мир зиждется на крови.

Потом он рассмеялся, словно бы торжествуя, а лицо его при этом – так, во всяком случае, показалось царевичу – выдавало нетерпение, граничившее с неистовством.

Наследник позволил взять себя за руку и увлечь вглубь храма, однако в этот момент он еще меньше, чем обычно, боялся отца и благоговел перед тайнами, на которые вечно намекали его родители.

Да и сам храм при всем его монументальном величии показался ему не столь грандиозным, как во время прежнего посещения. Почему-то сегодня во внутренних дворах почти не видно было жрецов, а из помещений куда-то удалили многих идолов и элементы роскошного убранства.

Бросив взгляд на пустой постамент, где, судя по всему, прежде стояла статуя, царевич подумал о том, как легко такой "бог" может быть удален и со своего пьедестала, и из людской памяти. А когда он приблизился к раздвижной металлической двери, в голову пришла иная мысль: если можно заставить людей забыть даже имя бога, то уж изменить обычай, каким бы древним он ни был, и вовсе не составит труда.

Эта мысль не оставила наследника трона и после того, как отец открыл ему страшную и отвратительную тайну священного бассейна.

– Этого я делать не стану! – решительно заявил царевич, глядя на дно каменной чаши. – Ни за что и никогда!

– Но ты должен! – вскричал его отец, в голосе которого ярость смешалась с мукой и отчаянием. – Взгляни, каким ты станешь, если откажешься. – Он указал на стены, на изображения уродливых богов. – Разве ты сможешь жить в столь безобразном обличье?