Дети - Наоми Френкель

Она пытается прокрасться к себе в комнату, чтобы никто даже не почувствовал ее появления, но это ей не удается. Пес Эсперанто с радостным лаем бежит ей навстречу, из кухни возникает и приветствует ее старый садовник.

– Где все?

– Ушли, госпожа Эдит. Дед взял Фриду и Бумбу с собой в кино. Господин Филипп был здесь и долго вас ждал. Потом ушел и он.

– Филипп? Господин Филипп был здесь?

– Был, госпожа Эдит. Он позвонит вам, и, если вы захотите, вернется.

– Нет. Нет. Я вас прошу ответить на его звонок. Не зовите меня ни к кому, кто попросит. Я ужасно устала.

Она торопится по ступенькам, стараясь исчезнуть с глаз старого садовника, заходит в кабинет отца.

Сбрасывает туфли, чулки, покрывает ноги тигриной шкурой отца. Темнота успокаивает ее. Наконец-то она нашла укрытие. Только бриллиант на золотом браслете блестит. Она снимает его и прячет в ящике отцовского стола, возвращая его подарок, словно недостойна его, ибо нет у нее силы – исполнить завещанное им. Нет у нее силы – встать со стула отца и подняться к себе в комнату. Она продолжает сидеть в темном отцовском кабинете.

У входа на страже лежит Эсперанто.

Глава восемнадцатая

Филипп вернулся домой и остановился у входа. Уже потемнела линия горизонта, и стали медленно собираться ночные облака. Красный фонарь, подвешенный на веревочном заборе вокруг лип, взлетал на ветру. К фонарю приблизился человек в темном. Ноги его до колен были затянуты в теплые зеленоватые гетры. Над козырьком фуражки, надвинутой на лоб, поблескивал знак в виде медведя, символ муниципалитета Берлина. Должность это муниципального работника – сторожить объекты общественного строительства и зажигать красные фонари. Несколько раз ветер гасит спичку, пока человеку удается зажечь фонарь. Слабый красноватый огонек освещает надпись – «Опасность! Строительный участок!»

Филипп не отводит глаз от фонаря и вывески, словно видит их в первый раз, и только сейчас до него дошло, что скамейку убрали с этого места. Быть может, изменение всего окружения его так удивило еще потому, что движение транспорта вокруг лип прекратилось. Не слышно автомобильных клаксонов и трамвайных звонков. Парк этого бедного пригорода безмолвствует в снегах. Безработные, прохожие, жители района не приходят к красному фонарю. Только один человек, в обносках, пересекает шоссе в сторону лип, тянет ноги, словно вязнет в черном болоте, обхватывает фонарь ладонями, пытаясь согреться в слабом пламени, но тут же понимает, что все это зря, продолжает свой путь и исчезает в глубине переулка.

Настроение Филиппа мрачное. Об этом свидетельствуют морщины на его лице и темные круги под глазами. Много часов сидел он в доме Леви. Сначала – в обществе деда, ожидая Эдит, но в это воскресенье общение с дедом его угнетало. С тех пор, как дед заменил повариху, мягкую и добрую Эмми, толстой и агрессивной Вильгельминой, страх напал на всех домочадцев. И даже на самого деда. Он молчаливо сидел в кресле напротив Филиппа, пуская клубы дыма, хмыкая время от времени, прочищая покашливаньем горло, закручивая усы. Видно было, что беседу он ведет с самим собой. Все усилия Филиппа затеять с ним разговор, ни к чему не привели.

В это время Фрида готовила в кухне обед в обществе старого садовника. Они тоже долго молчали. Вдруг садовник тяжко вздохнул и обронил:

– Завтра здесь будет командовать тевтонка.

– Тевтонка! – вскрикнул Фрида. – Тевтонка!

На лице старого садовника установилось выражение надвигающейся большой катастрофы. На деда он смотрел с обвинением, как и все остальные, находящиеся в комнате. Деду это, в конце концов, надоело, и он решил улучшить настроение домочадцев. Встал и пригласил всех прокатиться по городу на санях, а по завершению прогулки пойти в кинематограф. Старый садовник отказался по причине боли в пояснице, а Филипп все же надеялся дождаться Эдит. Фрида облачилась в красивую свою шубу, подарок покойного господина Леви, Бумба чуть не лопался от радости. Ничего нет лучшего, чем путешествие с дедом! Через полчаса дом опустел. Старый садовник ушел к себе в комнату. Филипп пошел в кабинет покойного господина Леви, самый теплый и приятный из всех комнат. Сначала он уселся в одно из кожаных кресел и углубился в чтение газеты недельной давности, лежавшей до этого на столе. Несмотря на то, что газета устарела, напечатанное в ней приковало внимание Филиппа. Большими буквами на первой странице было набрано имя: Эмиль Рифке. Филипп не читал заметку, взгляд его был прикован к лицу Эмиля. И чем больше он всматривался, буквы имени увеличивались на глазах, росли и несли боль. Мысли его наполнились подозрением и страхом. Каждая буква увенчалась огромным вопросительным знаком. Почему Эдит именно сегодня поехала с Эрвином, хотя отлично знала, что он, Филипп, собирается провести с ней воскресный день, как это делает каждую неделю? Буквы имени на газетной странице плясали перед его очками, словно насмехаясь над ним. Никакое логическое объяснение поступка Эдит не приходило ему в голову. Со злостью он разорвал газету в клочки. Но и это решительное действо не успокоило его. Лишь стало ясно, что в жизни Эдит не все в порядке, особенно по отношению к нему.

Взгляд его встретился со стеклянными глазами тигра, лежащего шкурой на пустом кресле покойного хозяина. Тигр вперил в него острые стекляшки, обвиняющие его в слабости. Филипп резко выпрямился, словно защищаясь, и его охватило сильное желание пересесть в кресло покойного господина Леви, заставить тигра служить ему. Он огляделся по сторонам, не видит ли его кто-то. Безмолвие царило в кабинете. Филипп уселся, и вот уже тигр покоится на его коленях, сдавшийся и принадлежащий ему. Шкура придала ему тепло и силу. Настроение улучшилось. Уверенность вернулась к нему. Он сидел в кресле господина Леви, как бы захваченном им силой, и гладил тигриную шкуру. Кресло – его и тигр – его. Господин Леви передал ему все это. И Эдит – тоже. Она принадлежит ему по велению высших сил, и ничто не должно стоять преградой между ними. Ничто не в силах выдворить его из кабинета хозяина дома.

Шум, суматоха, визг вырывает Филиппа из его мечтаний. Ватага подростков остановилась у красного фонаря, и превращает вывеску в мишень для снежков.

Филипп все еще стоит у входа в свой дом и думает, куда идти дальше. Он ведь намеревался подняться в свою квартиру, позвонить в дом Леви и убедиться, что Эдит уже вернулась. Из дома Леви он сбежал в панике. После того, как он в отличном расположении духа посидел в кресле покрытом шкурой тигра, к нему неожиданно вернулось депрессивное состояние. Началось оно с орешника за окном кабинета, ветви которого начал сильно трясти ветер, и они начали биться в стекло, нервируя Филиппа. Он повернулся к окну и встретился взглядом с полными страдания глазами покойной госпожи Леви на портрете. В этот момент Эсперанто залился лаем за дверьми. Филипп открыл двери. Пес тут же очутился посреди комнаты, и начал сильно потряхивать головой, словно пытался сказать:

– Нет! Нет! Нет!

И хотя Филипп вновь сел в кресло хозяина и даже снова накрыл колени тигриной шкурой, но прежний подъем духа к нему не вернулся. Более того, глаза его обнаружили на письменном столе еще одну старую газету. Она была аккуратно сложена вчетверо и накрыта одним из роскошных томов Гете в коричневом твердом переплете, на котором было набрано золотым тиснением – «Страдания молодого Вертера». Он помнил, что на одной из встреч любителей творчества Гете читали фрагменты из этой книги, и с тех пор ее не вернули в книжный шкаф. Так она и осталась на столе, накрыв старую газету. Извлек он ее из-под книги и обнаружил, что это орган коммунистической партии: газета Эрвина! Даже представить нельзя было, что кто-то другой, кроме Эрвина, читает эту газету. «Красное знамя» дрожало в руках Филиппа. Итак, Эрвин тоже иногда посиживает в кресле покойного и, именно в этот миг увидел Филипп в газете Эрвина имя Эмиля Рифке. Но не это его напугало. С того дня, как Эмиль был арестован, поднялся шум вокруг его имени и обсуждение его поступков, нет газеты, которая не писала бы об Эмиле. Но рядом с его именем Филипп увидел пятно шоколада. Это пятно его напугало. Он знает привычку Эдит во время чтения есть шоколад. Фарфоровое блюдо с кусочками шоколада все еще стояло на столе. Газета была всего лишь позавчерашняя. Только два дня назад Эдит сидела в кресле отца, погрузившись в чтение большой статьи об Эмиле. Филипп швырнул газету на том Гете, даже не положив ее сложенной на прежнее место, вскочил и покинул кабинет, дом, шатался по улицам, и какими-то путями добрался до своего дома.

Филипп поворачивается спиной к вывеске, красному фонарю, визжащим подросткам, собираясь подняться в свою квартиру, но дорога закрыта. Пара влюбленных прижалась к стене коридора.

– Франц, не дави так, это сильно возбуждает меня.

Нет! Он не вернется к Эдит по той длинной дорогой, которой шел до сих пор. Он позвонит ей. Захочет увидеть его, приедет за ним на машине. Приедет! Хоть раз докажет, что она готова ради него совершить усилие. Приедет к нему. Посетит его квартиру. Никогда она у него не была. Сегодня Эдит вынуждена будет приехать.