Пришествие Короля - Николай Толстой

Трибун уклончиво фыркнул.

— Не могу сказать, чтобы управление пограничным городом было вершиной моих чаяний, и не закатись звезда Велизария, го я уверен, что вполне мог бы надеяться на более великие дела. Но все могло обернуться и куда хуже. Вскоре после нашей встречи с Либерием его сменил на посту главнокомандующего Нарсес[84], чьи победы почти вернули Италию Империи. Но у Нарсеса были свои собственные люди, которых он и продвигал, и старый товарищ его старого соперника Велизария напрасно бы ходатайствовал перед ним. В Септоне никто мне не мешал, и, покуда я выполнял свои обязанности, меня не трогали.

Я, конечно, бывал в Африке и раньше, в великие дни Децимы. Но в Септоне было по-другому. Он лежит в тысяче миль или больше к западу от Карфагена — «или где еще», как говорят наши солдаты. Только пустыня да несколько голых мавров со своими вонючими верблюдами на четыре-пять тысяч стадий между нами и Цезареей. Однако, насколько я понимаю, есть места и похуже — за горами на юге, на границе с Нумидией, к примеру. По крайней мере у нас под боком было море, регулярно ходили корабли до Галлии, Испании и даже до Британии. Нам, конечно же, отчаянно хотелось разделить славу армии Нарсеса, и мы были в силах это сделать. С каждым годом новости приходили все радостнее и радостнее — Буста Каллорум, потом смерть Тотилы, Монс Лактариус, Капуя, и наконец Рим снова в крепких руках римлян! Как мы радовались, думая, что Империя в конце концов будет восстановлена! Конечно, мне было немного грустно от того, что это сделал не мой отважный командир, который мог бы достичь того же самого десятью годами раньше, получи он хотя бы половину войск, которые император так щедро давал Нарсесу. И, конечно же, в душе я сожалел, что не участвовал во всех этих триумфах.

Но мне не следует жаловаться — это просто слабость старого солдата. Должен признаться, в трибунате в Септоне было нечто, что заставило меня привязаться к этому городу. За много лет до того, как я уже говорил тебе, я прошел школу войны под Дарой, сражаясь с персами на самой восточной границе Империи. Теперь, говорил я себе, я командую самым западным оплотом всего цивилизованного мира. Септон, да будет тебе известно, стоит у Гадиры близ Геркулесовых Столбов, там, где Средиземное море переходит в Океан. Это место на самом деле называют «порогом Империи», поскольку дальше — только Океан. Сразу за ее стенами возвышается скала, которую называют Скалой Охотника, поднятой, как говорят. Геркулесом после того, как он перебил коров Гериона, и эта скала отмечает границу между Африкой и Европой. За проливом — всего каких-то восемьдесят четыре стадии от нас — можно увидеть еще один столб Геркулеса, огромную скалу Кальпе. Я держал гарнизон наготове, когда мы узнали, что прямо за проливом сидят визиготы и только и ждут случая, чтобы еще раз попытаться захватить нашу крепость, напав врасплох. Такое они действительно проделали за четыре года до моего прибытия в этот город трибуном, когда нашим войскам пришлось изрядно потрудиться, чтобы отбить каструм.

Я был рад, что передо мной стоит задача, для которой пригодится мой опыт. Укрепления города и каструма были новыми и в хорошем состоянии, но то, как мой предшественник расположил артиллерию, оставляло желать лучшего. Баллисты были поставлены так, чтобы просто перекрывать выстрелами участок от башни до башни, а рвы со стороны берега в некоторых местах шли под таким углом, чтобы скорее прикрывать осаждающих, чем осажденных. Представляешь?

К тому же баллиста центенариа, надежная стофунтовая старушка, пусть и хорошее орудие при плотном обстреле скопления пехоты или кораблей, стоящих на якоре на рейде, по существу, бесполезна, когда враги подходят к стенам. Мы обнаружили это при осаде Рима, потому я применил то же самое средство, которое мы так успешно использовали тогда, — расположил через некоторые промежутки вдоль всех стен легкие полевые онагры, поставив их на вращающихся баллистах. Однако, будь моя власть, враги никогда и не подошли бы к стенам. Я заставил людей валить деревья и вязать жильные канаты для батареи баллист фульминалис, таких, какие используются в крепостях на дунайском порубежье. Никто в Септоне никогда прежде не видел их в деле, и никогда мне не забыть тот день, когда я впервые продемонстрировал действие первой из законченных. Артиллерийский офицер, служивший в Сингидунуме, похвалялся мне как-то, что одна из его машин кидает копья дальше чем на милю. Не знаю, правда ли это, но спустя шесть месяцев мои артиллеристы могли пробить снарядом старую рыбачью лодку, привязанную на буксире к одному из наших дромонов на расстоянии в четверть мили. Дальше все зависело от ветра.

Прелесть этой машины, кроме ее мощи, еще и в том, что ее могут поворачивать всего лишь два человека, и только один нужен для того, чтобы изменять угол и дальность выстрела и стрелять из нее! Опасаясь еще одной визиготской атаки, люди жаждали случая испытать свое новое оружие. Это повышало моральный дух, и поскольку я все время держал их на уровне военными занятиями, гонял патрулировать пустыню, устраивал учебные атаки днем и ночью, то через шесть месяцев у нас был гарнизон, настолько хорошо обученный и готовый к бою, какой я только видел более чем за двадцать лет службы.

Я улыбнулся про себя, поскольку в глазах моего друга появился блеск, который говорил мне о том, что он по-настоящему счастлив.

— Наши барды так поют об этих местах, — начал я:

Четыре огромных, крепких колонныВверху зияют златом червонным —То во врата Эркула вход.Трус пролив никогда не пройдет.Трус не поднимет к солнцу взгляд,Если не хочет сгореть дотла.

— Хотелось бы мне когда-нибудь отправиться гуда вместе с тобой, — добавил я. — Кажется мне, что ты побывал на границах всего — между Европой и Африкой, Ривайном и варварами, Океаном и Срединным Морем. Само Солнце, после того как осветит на своем ежедневном пути все народы земли, устало проходит над твоей крепостью, опускаясь на свое ложе в Океане. Ты — солдат, ты наверняка не раз переживал мгновения, когда твоя душа была готова покинуть тело, а теперь твоя сторожевая башня стоит на том самом месте, откуда человек отправляется в свой последний путь из этого мира в Стеклянный Дом под водами Океана. Человек, который хочет видеть ход жизни и понять скрытую работу всех вещей, мог бы не только построить обсерваторию в этом месте, а сделать и что-нибудь получше.

— Ты прав, друг мой. Из нашего гнездышка в Септоне я могу видеть не только скалу Кальпе за проливом. С помощью нашей эскадры я могу следить за всеми передвижениями вражеских кораблей от Гадеса до Карфагена. Я горжусь, что превратил вражеский берег в границу — вражеский, не наш! Но, как говорил мой прежний главнокомандующий Велизарий, полководец должен иметь зрение такое острое, чтобы смотреть и сквозь каменные стены.