Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

Некоторое время мы стояли молча, слушая, как капли барабанят о листья.

— Там, откуда я родом, принято прятаться от дождей, — через некоторое время прервал молчание я. — Врачи говорят, что в дождевой воде всё ещё слишком много вулканической серы и радионуклидов.

— Здесь вода фильтруется.

— Надо же! — хмыкнул я, недоверчиво покачав головой. — У нас отфильтрованная вода ценилась на вес золота. Я привык к этому с детства. Душ мы принимали строго по графику, не дольше пяти минут за раз. А питьевую воду раздавали по талонам. Только самые обеспеченные могли покупать бутылированную воду в супермаркете… после того, как он у нас открылся.

Задумчиво проведя рукой по широким крепким ветвям и сочным зеленым листьям покрывающей нас кроны дерева, я добавил:

— Так удивительно. У нас, хоть и есть озоновый купол, деревья на улице не желают приживаться. Никакие удобрения не помогают. Игорь Андреевич, наш школьный учитель, папа моего друга, потратил десять лет на то, чтобы высадить на нашей главной улице живые сосны. Когда они пережили первую зиму — мы праздновали всем народом.

«Покойный Игорь Андреевич», — пронеслось у меня в голове.

— Сколько у вас там озоногенераторов?

— Один.

«Был», — не стал я добавлять.

— М-да, — только и смог ответить Кит. — Тебе, наверное, дико на все это смотреть.

— Здесь, в Сиднее, на каждом шагу встречаешь напоминание, что человечество приближается к XXII веку. Кажется, что нет ничего невозможно. Но там… Боже, насколько же там все иначе. Ты, наверное, даже не можешь себе представить!

— Ты прав, приятель.

— Где-то люди умирают от жажды, а где-то очищенную воду льют с потолка, чтобы разбалованным туристам казалось, будто идет дождик, — недовольно отозвался я.

— Мир — странная штука, — с пониманием отозвался парень.

Я поймал себя на мысли, что излишне разговорился, а Кит был в принципе немногословным собеседником, поэтому некоторое время мы просто промолчали, слушая, как дождь бьет по листьям.

— Знаешь что, Димитрис? — наконец прервал молчание Кит, удивив меня тем, что запомнил мое настоящее имя. — Как бы там ни было, нам посчастливилось быть сегодня здесь, а не там. И пока мы здесь рассуждаем о проблемах человечества, наши девушки лежат в постели сами и думают о том, какие мы козлы. С каждой минутой я все больше убеждаюсь, что они, возможно, правы.

Прошло некоторое время, прежде чем я, задумчиво кивнув, улыбнулся.

— Пойдем.

Вернувшись в палатку и забравшись под одеяло, я ощутил совсем рядом с собой тепло женского тела. Кажется, Дженет спала голой. Прижавшись к спящей девушке, я обнял ее рукой, положил подбородок ей на плечо и шепнул на ухо:

— Прости меня, Джен.

Во сне она заворочалась и прижалась ко мне плотнее. От близости ее тела к моему на меня вновь начало накатывать желание. Я в отчаянии подумал, что если я сейчас разбужу её лишь для того, чтобы сделать это снова, то на этом наши с ней отношения будут окончены, но ничего не мог с собой поделать. Мои губы мягко касались её шеи и мочек ушей, а рука нежно поглаживала бедро, пока девушка, издав вздох, наконец не повернулась ко мне. Я ощутил её дыхание на своем лице, и услышал шёпот:

— Я хочу, чтобы ты был со мной нежным.

На этот раз всё так и было. В кромешной темноте мы прижимались друг к дружке и долго, не спеша целовались. Казалось, что тьма и сон отняли у Дженет почти всю её стеснительность, и с каждой минутой она становилась всё более раскованной. Её губы охотно раскрывались навстречу моим и впускали мой язык ей в рот. Она не была против, чтобы мои руки, а затем и губы, нежно ласкали её везде — по спине, по груди, по бедрам и даже меж них. Её частые вздохи говорили о том, как девушка возбуждена. Когда я делал ей приятно, как когда-то делал Мей, она даже крепко сжала бедра, а её рука начала взъерошивать волосы на моей голове. На этот раз я вошёл в нее лишь тогда, когда она была полностью готова. Я двигался медленно, обратив лицо к ней, её соски соприкасались с моими, и временами мы сливались в поцелуе. Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем я наконец достиг оргазма, но ещё долго после этого не выходил из неё, продолжая поглаживания и поцелуи. Мы заснули, обнявшись, так и не сказав этой ночью больше ни слова.

А утром Дженни была снова моей Дженни, милой и приветливой, и не вспоминала о нашей ссоре. Судя по её веселому приподнятому настроению, которое она направила на то, чтобы развлечь друзей и подтрунивать над мучающимся с похмелья Тимом, наша с ней первая ночь все же не показалась ей такой уж провальной и разочаровывающей.

— Ну что, как прошел пикник? — спросил меня Роберт за ужином, когда вечером следующего дня я наконец вернулся домой, с трудом расставшись с Дженни после обещания встретиться завтра же утром.

Мы с ним сидели у широкого панорамного окна его квартиры. На руках у Роберта, одетого в домашнюю футболку, шорты и тапки, мурлыкал его кот, а в ладони поблескивал золотистым цветом бокал с коньяком. Я держал в руке запотевший прохладный стакан с топленым молоком.

— Не знаю, как я смогу после этого вернуться в «Вознесение», — признался я, покачав головой. — Я туда не вернусь, Роберт, не уговаривай меня. Сбегу оттуда хоть в «желтую» зону, хоть в «серую», но не позволю им еще раз сделать из меня то, чем я был, пока вы меня оттуда не забрали. Ты поможешь мне это устроить?

— Дима, я понимаю твои чувства, но пожалуйста, не пори горячку. У тебя впереди полтора месяца каникул. Наслаждайся ими, а я в это время подумаю над тем, как можно сделать твой второй год не таким невыносимым, как первый.

— Ты ничего не сможешь сделать, Роберт. Ты не знаешь этих людей, — покачал головой я, вспомнив ненавистные рожи Петье, Кито и остальных.

— А ты, пока еще, не знаешь меня, — усмехнулся он в ответ. — Я попрошу тебя только об одном. Расскажи мне обо всем, что с тобой там делали. Если ты к этому уже готов.

Я рассказал ему все — даже больше, чем Джен. Рассказал о конфискованных личных вещах, о придуманном компьютером новом имени и запрете использовать старое, о запрете связываться с внешним миром, о принудительном вживлении нанокоммуникатора и слежении через него, о тысяче существующих запретов, искажающих человеческую природу, о допросах с детектором лжи, о всепроникающей пропаганде, о принудительных проповедях сумасшедшего пастора и обязательных исповедях, о жестокой и несправедливой системе наказаний, в том числе и физических, о «домовом», о карцере, о навеянных снах, об унизительной «производственной практике», и о том, как Петье шантажировал меня, заставляя отказаться от родителей, о постоянных оскорблениях и нападках со стороны Кито, о запугивании учеников и поощрении доносительства, о принудительном кормлении витаминами и подмешивании каких-то веществ в воду, и даже о таинственном «острове», куда, по слухам исчезают ученики, не сумевшие закончить обучение.

Разговорившись, я все никак не мог остановиться, и под конец рассказа сам разрывался от переполняющего меня гнева. Ленц слушал меня, с каждой минутой все сильнее хмурясь.

— Это не нормально, — резюмировал он. — Я никогда не думал, что все может зайти так далеко.

— Ты думаешь, за пределами интерната никто не подозревает, что там творится?

Роберт тяжело вздохнул и покачал головой.

— Сложный вопрос, Дима. Вместе с выпускниками информация так или иначе просачивается наружу. Она давно бы широко распространилась в СМИ, если бы ее не сдерживали искусственно.

— Но кто способен на такое? — удивился я. — Тут ведь свобода слова. Любой журналист или блоггер может писать и говорить о чем хочет. Разве кто-то может им запретить?

— Наше информационное пространство не так хаотично, как тебе кажется, Димитрис. Его научились контролировать еще до войны. А за двадцать два года непрекращающегося чрезвычайного положения это искусство было отшлифовано до мелочей. Доступ к ведущим информационным площадкам ненавязчиво, но тщательно контролируется государством.