ФАЛЬШАК - Андрей Троицкий

– Остроумно. А теперь звони. Иначе…

– Что «иначе»?

– Я сделаю это.

Большим пальцем Архипов взвел курок пистолета.

– Уже поздно, – Фридман натужно рассмеялась, будто сказала что-то смешное. – Тебе следовало начинать разговор именно с этого. У нас было время, чтобы спасти твоего знакомого маляра и его старикана, но все ушло на пустую болтовню.

– Звони, сука.

– Не следует грубить всем попало, мальчик. С загробным царством телефон не соединяет. Бирюков мертв.

– Не гони порожняк. Времени навалом. Они встречаются ровно в час дня. А сейчас без десяти минут.

Он кивнул головой на напольные часы в корпусе красного дерева.

– Часы отстают минут на двадцать, а то и на все сорок. Панову хватит пяти секунд, чтобы положить твоего художника. И не направляй на меня свою пуколку. Я не желаю умирать только потому, что у тебя дрогнет рука.

Только сейчас Архипов догадался посмотреть на свои часы. И сердце замерло, на мгновение перестало биться: час тридцать пять. Фридман опустилась на кушетку, закинула ногу на ногу, потянулась к столику за сигаретами. Она перекладывала трубку из руки в руку, словно не знала, что делать с этой бесполезной штуковиной.

Бирюков лежал на грязном заплеванном полу и боролся с приступом слабости и головокружением. Панов, наклонившись над жертвой, выставил вперед ухо, словно не желал пропустить какие-то очень важные, главные слова. Но Бирюков только хрипло дышал, выплевывая слюну пополам с кровью, пытаясь придти в себя после глубокого нокаута.

– Все нормально, чувак, тебе уже не больно, – сказал Панов. – Ну, не молчи, мы уже можем продолжить разговор.

Бирюков, тихо застонав сел, привалившись спиной к стене, вытянул ноги. Пару раз глубоко вздохнул, задержав дыхание. Голова больше не кружилась, предметы окружающего мира заняли свои места. Над ним, широко расставив ноги, стоял Панов. В шаге от него тосковал Ищенко. Держа пистолет в правой руке, левой он потирал бритый затылок.

– Не будем все начинать сначала, – сказал Панов. – Я жду ответа. Ну, где искать Архипова? Он прячется на какой-нибудь даче у знакомых или снимает квартиру? Ты знаешь адрес, так?

– Если я скажу правду, то останусь жив? И вы отпустите моего отца?

– Тебе не повезло: сегодня не базарный день, – покачал головой Панов. – Правду ты скажешь в любом случае. Вопрос: сколько времени уйдет на то, чтобы ты ее сказал? Полчаса, час… У меня есть временя. И нас здесь никто не побеспокоит. До сегодняшнего утра в подвале жил один бомж. Жил. Глагол в прошедшем времени. Правда, он бы нам не помешал. Но Валера, – он кивнул на Ищенко, – до твоего появления решил немного размяться, помахать кулаками. А бомж оказался слишком старым и хлипким. Не то что ты.

– Что я выиграю, сказав правду?

– Обещаю твердо: ты умрешь почти безболезненно. Это не так уж мало. В противном случае мы для начала сделаем тебе маникюр. По фаланге отрежем десять пальцев на руках. Если это не поможет, вместе спустимся в подвал, где сидит твой старик. Там темно и много крыс. Обстановка подходящая. И он будет умирать у тебя на глазах. Долго и трудно умирать. Мы сделаем старику пару уколов, чтобы сердце не подвело, когда станет очень больно. Ты все увидишь своими глазами. Во всех мелких деталях. Наверное, старику будет приятно умирать на глазах собственного сына. Как думаешь?

– Если я скажу правду, вы его отпустите?

– Разумеется. Накормим морковкой и отправим обратно в интернат, – ответил Ищенко. – Там его похоронят за государственный счет. Как особо заслуженного путейца.

Бирюков подтянул ноги к животу, стер ладонью со лба горячую испарину.

– Хорошо, – сказал он. – Сейчас Архипов – на Мичуринском проспекте. В гостях в Евы Фридман. Наверное, они весело проводят время. Ведь старым друзьям есть, что вспомнить.

Ищенко перестал чесать зудевшую шею и раскатисто рассмеялся. За этим смехом Панов не сразу услышал звонок мобильного телефона, вытащив трубку из кармана, прижал к уху.

– Да, – его лицо сделалось напряженным. – Ева, я внимательно слушаю тебя. Да, да… Этот хрен собачий пришел сюда. Мы с ним немного поспорили. И я рад бы его отпустить, но, к сожалению, дело сделано. Ничем не могу помочь. Постарайся сама как-то избавиться от Архипова. Пусти в ход все свое обаяние, все женские чары. Ну, не мне тебя учить. Господи, ничего он тебе не сделает. Он блефует. У Архипа кишка тонка, чтобы пристрелить человека, тем более женщину. Тем более бывшую любовницу.

На минуту Панов замолчал. Он стоял, покусывал губу и слушал горячий монолог Фридман. Бирюков ловил каждое слово, но лицо его оставалось бесстрастным, будто речь шла не о его жизни и смерти.

– Ева, поверь мне, – Панов прижал ладонь к сердцу. – На этот раз я не вру. Зачем мне лгать? Если бы ты позвонила десять минут назад, то Бирюков еще мог сказать «мяу». Но сейчас он уже ни на что не годен… Возможно, я поторопился. Но кто мог знать… Черт, почему ты мне не веришь? А я сказал, что он готов… Я разговариваю с тобой по открытый линии, каждый педик при желании может нас услышать. И, тем не менее, я говорю: он готов. Да, да, мать твою, мертвее не бывает. Позвать Валерку? Но именно сейчас он занят. С телом много возни. Хорошо…

Панов опустил трубку, левой рукой плотно зажал микрофон, чтобы Ева не услышала ни звука. Сделал полшага к Ищенко и прошептал.

– Архипов явился к Еве, наставил на нее пушку и требует, чтобы мы отпустили Бирюкова и его отца. Кажется, Архипов настроен серьезно. Но тут во время нашего базара… Короче, мне в голову пришла одна мысль. А что если Архипов ненароком пришьет эту шалаву. Он только облегчит нам жизнь. После смерти Герасима Фридман строит из себя основную, она командует не по делу и вообще… А толку от нее с гулькин хрен. Вообщем ты все понял. Она не верит, что Бирюков убит. Скажешь, что мы уже оттащили тело в подвал и забросали его всяким хламом. Говори убедительно, твердо, а не сопли жуй.

Панов протянул трубку Ищенко. Тот переложил пистолет в левую руку, опустил оружие, собрался открыть рот и что-то вякнуть. Бирюков, оставаясь сидеть на полу, поднял и резко выкинул вперед правую ногу. Прямой резкий удар каблуком пришелся точно в колено Ищенко, не ожидавшего нападения. Он еще не успел взять трубку, и в этот момент вскрикнул от боли, выронил пистолет. Панов, прикрыл рот, он даже не смог удивиться, сообразить, что произошло.

Оттолкнувшись левой ногой от пола, Бирюков встал во весь рост. Справа провел удар вразрез в челюсть двинувшегося на него Панова, слева влепил кулак в подбородок. Отброшенный к перилам, Панов устоял на ногах, опустил руку в карман, но запоздало вспомнил, что положил «Астру» в другой, карман куртки. И получил удар ребром ладони по руке, чуть выше локтя. Не успев вытащить ствол из кармана, почувствовал, что от боли не может согнуть пальцы, а кость, кажется, сломана. Бирюков ударил наотмашь по шее, размахнувшись, справа навернул кулаком по зубам. Костяшками пальцев рассек надвое верхнюю губу. Панов пошатнулся, и не упал только потому, что ухватился здоровой рукой за перила, сжав пальцы до боли. Он стоял, шатаясь из стороны в сторону, кровь шла изо рта, капала на куртку и кожаные штаны.

Бирюков вырвал пистолет из кармана Панова и бросил его вниз, под лестницу. Отступил назад. Ищенко, переборов боль в колене, наклонился, чтобы поднять вою пушку. Отведя правую ногу назад, Бирюков со всего маху провел футбольный удар, внутренним ребром подошвы по лицу. Ищенко повалился на бок, схватившись за лицо одной рукой, другой продолжал тянуться к пистолету. Бирюков наступил каблуком на предплечье, затем топчущим ударом раздробил пальцы правой руки. Ищенко закричал. Бирюков нагнулся, поднял пистолет.

Хватаясь за что попало, Ищенко, подбирая ноги к животу, распрямлял их, отталкиваясь от пола, медленно отползал в дальний угол лестничной клетки, к куче хлама, будто там было его спасение. Он издавал какие-то странные звуки, напоминающие то ли голубиное воркование, то ли писк подыхающей кошки. Бирюков взвел курок, шагнул вперед, опустил ствол, целя в голову.

– Посмотри на меня, – сказал он, но Ищенко уже зарыл лицо в мусорную кучу. – Не хочешь? Тогда слушай. Это тебя, а не моего отца, похоронят за государственный счет. Как неопознанный труп, не подлежащий идентификации.

Бирюков восемь раз нажал на спусковой крючок, расстреляв все патроны, бросил пистолет. Отступив назад, оглянулся. Пытаясь сохранять равновесие, Панов стоял, вцепившись в перила одной рукой. Он что-то хотел сказать, но вместо слов изо рта выходили и лопались кровяные пузыри. Бирюков подошел ближе, остановившись на расстояние двух шагов.

– Прости, чуть про тебя не забыл.

В ту же секунду Бирюков вскинул ногу и въехал подошвой ботинка чуть выше живота Панова. И отступил назад. Перелетев перила, Панов сорвался вниз, грудью упав на выщербленные ступени лестницы.

Фридман бросила трубку на подушку.